Сонин, сидевший в президиуме, приподнялся с перекошенным лицом и крикнул задыхаясь:
— Но вы же сами!.. Мы же вас спрашивали!..
Алымов круто повернулся к нему:
— Никак директор института? Эх вы, руководитель! Мы к вам пришли поговорить, ведь проект ваш, институтский. А что мы услышали? Вы искали не поддержки проекту, а подкрепления в травле, которую повели против Светова! А приезжавший со мной Колокольников — заметьте, автор другого проекта! — ухватился за всю эту историю, чтоб загубить конкурентов! Вы и меня чуть не запутали, я же не специалист. Но душу партийную надолго не обманешь!
Снова аплодировал зал, хотя лица напряглись, посуровели: до чего же трудно разобраться, кто прав!
— Тут говорили о каком-то Маркуше, поступившем на опытную станцию, — пренебрежительно сказал Алымов. — Мы такого не утверждали — очевидно, мелкий технический служащий. Как у них с подбором кадров, не знаю, если есть ошибки, выправим. Но одно я уже понял: местные организации пока очень плохо помогают и кадрами, и жильем, и с дорогой от города к строительной площадке!
Клаша Весненок звонко крикнула с места:
— Комсомол поможет! Субботниками! Уже решили!
— Вот это хорошо! — Алымов вскинул руки ладонями вверх, будто поднимая над собой бесценный груз. — Вот она, товарищи, настоящая социалистическая помощь! Вот он, трудовой комсомольский Донбасс! — Он приложил руки к груди. — От всего сердца прошу вас всех, всех! Вместо вздорных придирок помогите нам покрепче, по-партийному, по-донбассовски!
И он спустился вниз навстречу улыбкам и дружеским обещаниям. Среди всей сложности политической борьбы, разоблачений, споров и мучительных размышлений самым отрадным и непреложным было созидание. И на любую созидательную задачу люди откликались всей душой. Руки, привыкшие к труду, были готовы подсобить во всяком добром начинании.
— Поможем!
— За нами дело не станет!
Саша и Липатов ловили эти выкрики, с восторгом следили за тем, как Алымов пожимает десятки рук, на ходу обрастая помощниками. Вот он перекинулся словом с начальником дорожного строительства, вот подсел к Клаше…
Энергия собрания иссякала. Последних ораторов почти не слушали: все устали. Председатель успокаивал — скоро кончаем, — а сам поглядывал в сторону Чубакова: не прекратить ли прения? Но Чубаков все сидел в углу сцены, опустив голову. Готовится он? Какое странное у него лицо!..
Чубаков не готовился. Во всяком случае, не готовился к выступлению в обычном смысле слова. Он старался до конца понять и объяснить самому себе то, что должен донести до сознания других.
Крутясь среди множества сложных партийных и хозяйственных проблем, он привык руководствоваться беспощадно четкими определениями и указаниями Сталина, как бы обобщавшими его собственный опыт. Почему же теперь, в такой напряженный момент партийной жизни, он не испытывает облегчения от четкости суровых формул?
Много раз он перечитывал последнюю речь Сталина. Суть ее была в том, что чем победнее развивается социализм, тем ожесточеннее и отчаяннее становятся враги. Чубаков принял этот тезис: раз Сталин говорит — значит, так и есть. Ведь мы, низовые работники, видим отдельные факты и не всегда можем уловить процесс в целом. Но на этот раз Чубаков не находил убедительного подтверждения в собственном опыте. И это пугало его и томило: «Как же я могу руководить, если не ощущаю, не вижу такого главнейшего процесса хотя бы в частностях, в разрозненных наблюдениях?..»
Его наблюдения подсказывали, что партия имеет сейчас огромную поддержку самых широчайших слоев народа, — да и как могло быть иначе, когда социализм одержал столько замечательных побед, когда дела в стране идут все лучше и лучше! Как же может быть, что внутри партии действует столько врагов? Было время, внутрипартийная борьба отражала напор мелкобуржуазной стихии, за троцкистами и правыми стояли определенные классовые группы. А сейчас, когда буржуазия и кулачество ликвидированы, где же почва для активизации враждебных сил? Это было неясно Чубакову…
Остатки разбитых вражеских групп?.. Чубакову немало пришлось бороться со всякими оппозиционерами в тот период, когда они еще сохраняли видимость партийности и цеплялись за свое место в партии, — так было, но их давно выкинули вон. Чубаков знал людей, которых затянуло в трясину троцкизма, — как быстро слетала с них партийность, как быстро они озлоблялись и становились врагами всего советского!.. Вот недавно арестовали Таращука — Чубаков помнил его в юности. Таращук был красноречивейшим оратором и безграничным честолюбцем, этакий «наполеончик» городского масштаба! «Наполеончик», видимо, в жажде крупной карьеры сделал ставку на троцкистов, просчитался, начал крутить и изворачиваться, а кончил самой низкопробной подпольной антисоветчиной. Конец таких, как он, закономерен. Всю свою сознательную жизнь Чубаков боролся с ними и ненавидел их: эти людишки, когда-то считавшиеся коммунистами и изменившие партии, были для Чубакова самым презренным отребьем, чем-то склизким и лично отвратительным… Но так ли их много? И тем более — много ли их удержалось в рядах партии?..