— Няня, она не дышит!
— Еще как дышит-то! Здоровущая девка.
В это время здоровущая девка забавно сморщилась и чихнула, как настоящий человек.
— На здоровье, — сказала няня, забирая пакетик. — Ну, чего плачешь-то? Отдыхай пока, еще намаешься с ней.
Няня не понимала: никакие заботы не могут быть в тягость, любая маета будет счастьем. Володечка, я ее буду растить здоровой и хорошей. Я и заочный обязательно кончу: дочка пойдет в школу, и я буду в той же школе учить. Я с нею дружить буду. С кем же мне еще — душа-то в душу! С нею…
Она, с нею, для нее — так думала Катерина. Мальчика назвала бы Владимиром. А дочку как?
Передач и записок приносили много. От мамы, от стариков Кузьменок, от друзей и подруг, от товарищей по компрессорной, из партбюро шахты и даже от Никиты. Палька написал в записке: «Привет маленькой Светланке от дяди». Светланке?.. Почему он так решил? Когда принесли кормить, Катерина вгляделась в личико дочери и подумала: пожалуй, действительно Светланка. Светланка Светова? Светланка Кузьменко? Она не знала, разрешат ли зарегистрировать ребенка на фамилию Вовы. Может, если пойти вместе с Кузьмой Ивановичем, удастся?..
На третий день принесли цветы и конверт при них. В конверте была записка на плотной глянцевой карточке: «С почтительным восхищением целую Вашу руку. Алымов».
Катерина долго разглядывала колючий почерк; крупную прописную букву в слове «Вашу» — от нее веяло этим самым почтением; размашистую отчетливую надпись — в ней проступала властная самоуверенность.
Цветы были нездешние, незнакомые Катерине. Откуда он раздобыл их, напористый человек?
Она сунула конверт в тумбочку и вернулась мыслями к дочке. Она не хотела думать об этом человеке.
Он часто останавливался у них во время своих наездов в Донбасс. Марья Федотовна благоговела перед Алымовым — для матери он был большой начальник, выручивший из беды ее сына.
Катерину он стеснял. В последний месяц беременности ей хотелось покоя, а приезды Алымова вносили беспокойство, шум, сутолоку. Катерина радовалась, что с помощью Алымова дела на стройке «завертелись», по, когда он бывал в доме, ей казалось, что и в доме все вертится.
Алымов обращался к ней с трогательной почтительностью. Иногда она ловила его взгляд, сверкающий восхищением, и это ее смущало. Она чувствовала себя неловкой, движения становились скованными. Ну чего он, в самом деле? Нашел время…
Люба часто приходила вместе с Сашей, по Любу Алымов просто не замечал, жена и жена, здравствуйте — до свидания. А Катерину просил:
— Посидите с нами, Катерина Кирилловна, посветите нам.
Посветите…
Началось это с крупного спора, возникшего во второй приезд Алымова.
На опытной станции Катенина вот уже третий месяц предпринимались разнообразные попытки добиться успеха. Катенин и его помощники проявляли упорство и энергию. В одном из опытов им удалось получить горючий газ неплохого состава, но газ шел недолго, быстро теряя качество. Это доказывало, что подземная газификация угля возможна, но ясно было, что верное решение пока не найдено; из заложенных в пласт патронов взорвалось не больше четверти, да и те никакого эффекта не дали.
В Углегазе утратили интерес к опытам Катенина и к нему самому. Он познал всю горечь пренебрежения. Ему урезывали смету, штаты, снабжение. Ему не дали денег на вскрытие подземного генератора, то есть отняли возможность изучить, что же происходило под землей…
Прилетев из Москвы, Алымов вскользь сообщил об этом, добавив, что Олесов наводит экономию, а Колокольников поглощен подготовкой опытов на подмосковной станции, созданной по проекту Вадецкого — Колокольникова с «вариациями» Граба.
Палька и Липатов выслушали Алымова и завели разговор о собственных делах, но Саша поморщился и сказал:
— Неправильно с ним поступают. Нелепо.
Разгорелся спор. Саша считал, что вскрытие первого подземного генератора даст поучительные для всех данные, а самого Катенина нужно привлечь к участию и в других опытах. Пальке совсем не хотелось вмешательства Катенина в работу станции № 3, он оберегал сложившийся коллектив…