— Обязательно поеду! — выкрикнул Кузька.
— «А приехать мы сбираемся, как только отремонтируем машину, может, в ближайшую субботу или в следующую, товарищ Митрофанов хочет повидать папу…»
Липатов напряженно ждал хоть словечка об Аннушке, но Кузьминишна уже сложила письмо: видно, нет ни словечка.
— Если в эту субботу, должны б уже быть, — сказал Кузьма Иванович и поглядел сквозь листву на улицу. Тихо на улице, тут и там мелькают огоньки, из садочков доносятся негромкие голоса — чаевничают люди, отдыхают.
— На машине — значит, близко, — вслух подумал Липатов.
И вдруг странно-хриплый неистовый гудок возник вдали, и на темную листву сада лег качающийся свет автомобильных фар.
Машина, остановившаяся возле калитки, была странным сооружением: высоко посаженный кузов на разномастных колесах, обтянутый зеленым брезентом верх с перекошенными оконцами. Неистовый гудок исходил из диковинной трубки, похожей на маленькую граммофонную трубу.
Передняя дверца посопротивлялась и с дребезжанием вывалилась наружу, выпуская ширококостного бритоголового человека того неопределенного возраста, когда можно дать и сорок лет, и шестьдесят. С удовольствием расправляя спину и затекшие ноги, он окинул взглядом встречающих, ища одно, самое нужное лицо, и, найдя, протянул обе руки:
— Кузьмич! Дорогой! Экой ты стал! Патриарх, а?
Они обнялись и трижды поцеловались.
— Да где ж твои кудри, Матвей Денисович?
— Сыну напрокат отдал, Кузьмич, без них прохладней.
Водитель машины, пригнувшись к раскрытой дверце, не без насмешливости наблюдал и встречу старых приятелей, и столпившихся у машины людей. Приметив два девичьих лица, он вынул гребенку, расчесал вьющиеся кудри, забросил их назад, открывая высокий лоб с густыми бровями вразлет, и только тогда, посмеиваясь, откинул переднее сиденье, чтобы выпустить тех, кто сидел сзади. Видно, это было не просто. Какая-то суета произошла под брезентом, прежде чем из машины высунулась, нащупывая ступеньку, нога в маленьком сапожке.
— Аннушка! — сдавленным голосом выкрикнул Липатов и бросился вытаскивать из машины тоненькую женщину в старой, видавшей виды курточке, в голубом вылинявшем берете, из-под которого торчали короткие светлые волоски.
— Вот и приехала! — сказала Аннушка, высвобождая из машины вторую ногу. — Да, видно, зря! Заезжаю домой, а дом на замке! Соседи говорят — до ночи не бывает. Я еще проверю, где ты гуляешь до ночи!
Липатов блаженно усмехнулся — все, слава богу, как всегда! Приехала — и оказывается, это он неизвестно где и с кем мотается, а она — заботливая жена!
— Меня-то выпустите или нет? — раздался из-за ее спины веселый голос.
— Никитка!
Материнские руки обхватили его, потянули к себе, прижали, огладили и замерли на его шее. Растроганный Никита припал чубастой головой к ее щеке, уже мокрой от слез.
— Мамо… да ну, мамо… — бормотал он, всем существом откликаясь на ее родное, всепрощающее тепло.
— Ну, здравствуй, сын!
Это был отец — его сдержанный голос, его зоркие глаза, засматривающие прямо в душу — какова-то она, душа?
Мать отвела руки, отступила. Сын подошел к отцу, обнял, поцеловал в колючую щеку и почувствовал, как ответно дрогнул отец. А тут подскочила сестра, потянулись навстречу дружеские руки… Все тут, все в сборе, в, что бы там ни было, все рады… Ох, хорошо вернуться домой!
— Надолго ли?
— До понедельника, на рассвете выедем.
В короткую минуту тишины ворвался восторженный возглас Кузьки:
— Вот это механика!
С первой минуты его внимание приковала невиданная машина, на которой гости приехали и еще собирались уехать обратно.
— Ох-хо-хо! Вот и ценитель нашелся! — захохотал бритоголовый. — В эту диковину, братишка, вложено смекалки побольше, чем в Эйфелеву башню. А называется она «рыдван моей бабушки». Ее конструктор скромничает, но мы его сейчас обнародуем. А ну, Игорь, вылезай! Прошу любить и жаловать — мой сын.
Игорь и не думал скромничать. Вольно развалившись на сиденье, он от нечего делать выбирал, которое из двух девичьих лиц милее. Когда отец позвал его, девушки устремили на него любопытные взгляды; под этими взглядами было особенно приятно показать свое сооружение и лениво-небрежно, будто он всю жизнь собирал машины, рассказать, что из чего сделано.
Неказистый вид машины не только не смущал Игоря, а усиливал его гордость. Из хороших частей и материалов любой дурак сделает, а вот из всякой рухляди — тут нужны и голова, и руки. Девушки, кажется, глядели на него самого, а не на машину. Настоящий интерес проявлял только паренек по имени Кузька, молодой человек, которого называли Палькой, и, как ни странно, мать Никиты: она потрогала и то, и это, погудела в гудок и все ахала и оглядывалась на мужа, призывая его восхищаться.