— Неправда! — крикнула она с возмущением. — Это я… я!
Часы показывали половину девятого. Через полчаса начиналась лекция — очень важная для него лекция академика Лахтина. Он отмахнулся от лекции и от самого Лахтина.
— Сядем, Любушка. Вот так. Нет, не отнимай руку. Послушай. Я должен все рассказать тебе…
Он и сейчас не мог рассказать ей все. Он привык оберегать ее от повседневных неприятностей. Вот Палька и Липатушка знали все, знали даже больше, чем он, потому что сами оберегали его счастье. Им троим ясно, что в Углегазе идет глухая борьба против нового проекта, что Колокольников и Вадецкий всеми силами торопят испытание своего проекта и всячески тормозят создание станции № 3,— вот подоплека бесконечных придирок, замечаний, требований испытать в лабораториях и теоретически обосновать десятки частностей, которые быстрей и проще решились бы на месте.
Когда три друга злились, Люба рассудительно говорила:
— Ну что вы ворчите, хлопцы? Почему кто-то обязан верить вам на слово? Хорошее нужно доказать.
У нее был трезвый ум — настоящая Кузьменко, шахтерская дочь.
Как объяснить ей то, что они сами улавливают только чутьем?
— Мне сразу показалось странно, когда Колокольников восторженно сообщил об этих заграничных командировках. Уж очень он радовался, уж очень соблазнял нас — заграница, Париж, вернетесь франтами! И Вадецкий поздравлял, как друг сердечный. Конечно, сперва нас соблазнило. Но мы спросили: а что же мы там изучать будем? Ведь подземной газификации у них нет, в подземной газификации мы первые. И кто же будет осуществлять наш проект? Сунулись к Стаднику, а Стадник усмехается: покупают вас на заграничную приманку, а вы не продаетесь? И мы как-то сразу поняли…
Тут Саша запнулся. То, что произошло со Стадником, мучило его непонятностью. С первого заседания комиссии он заметил, что на Стадника наскакивают Алымов, Колокольников и кое-кто еще. Он помнил горькие слова Стадника: «Почему так? К днищу корабля обязательно присасывается всякая гадость!»
Третьего дня вместе с Олесовым они пошли по срочному делу к Стаднику. Они были записаны на прием и готовились сидеть в очереди. Но приемная была пуста и безмолвна, даже телефоны не звонили. Секретарша сидела на своем месте, сложив руки на столе, и не шевельнулась, когда вошли посетители. Впрочем, вошли не все. Олесов от порога исчез, растворился в воздухе, его не оказалось потом ни в наркомате, ни в Углегазе.
Они подошли к секретарше, секретарша сухо отчеканила:
— Обратитесь к одному на заместителей.
— А что Арсений Львович — заболел?
Секретарша поглядела на них странным, осуждающим взглядом и так же сухо повторила:
— Обратитесь к одному из заместителей.
Когда они пробились к Бурмину, тот был необычно тих и сразу подписал бумагу, которую должен был подписать Стадник, — рука, выводившая подпись, тряслась, буквы прыгали.
— Что же это с Арсением Львовичем? — тихо спросил Липатов.
И тогда Бурмин закричал, что нечего лезть не в свое дело, и обругал Липатова непристойными словами, и не было в этой ругани обычного душевного веселья, которое примиряло с нею самых обидчивых людей.
Как это могло произойти со Стадником? Почему? За что?
Стадник — враг? Это не умещалось в голове.
Саша любил ясность и всегда добивался внутренней ясности, прежде чем говорить с другими, даже с Любой. Тут никакой ясности не было. Он промолчал о Стаднике.
— Обстановка такая, что нам будут вставлять палки в колеса. Будут придираться. А помимо того, у нас куча нерешенных вопросов. Нужна повседневная научно-исследовательская работа. Мы работали втроем, дополняя друг друга. Заменить меня некем.
Он думал еще и о том, что одного из них, Пальку Светова, ждут неприятности. Пусть одобрение проекта и назначение Пальки главным инженером сглаживает его вину, но кто поручится, что в удобную минуту ему не припомнят и фальшивую подпись на телеграмме, и самовольную задержку в Москве? Даже из скупого сообщения Катерины можно понять, что Пальке не избежать осложнений… Кто же выступит в его защиту? Как оставить его в возможной беде?
Этого он не сказал, но Люба сама обронила задумчиво:
— Да и Пальку поддержать…
Он обнял ее и приник щекой к ее щеке.
— Когда нужно ехать?
— Послезавтра.
— А как с институтом?
— Сегодня в два часа иду к Лахтину. Отпрошусь на несколько месяцев, может быть, на год.
— Комнату… ликвидируем?
— Надеюсь, что нет.
— Я начну собираться понемногу. Только бы тебя приняли потом обратно!