— Чьи правила?
— Увы, мне неизвестно, приятель, а то бы я знал, куда адресовать мои письма с жалобами.
Тут Фокс не утерпел и вступил в разговор:
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, — произнес Уолтер небрежно, — что в том, что касается Промысла Божьего, я столь же не осведомлен, как и вы.
— Но… — Ответ Фокса явно озадачил. Он изменил свою тактику и спросил: — Что же, там с вами никого нет?
— Есть и другие, — отвечал Уолтер. — Иногда я слышу в отдалении их голоса.
— А чем они занимаются?
— Как обычно — стонут и рыдают в долине слез, ну и все в этом роде. Или выкрикивают: «Эй? Эй?» Это что-то вроде бесконечной игры Марко Поло.[36]
— Господи! — охнул Фокс, а потом прошептал: — Так вы в аду…
— Нет, я уже был там, — сказал Уолтер. — ясно помню, что его обитатели говорили по-французски. Теперь я в каком-то другом месте.
— Чистилище?
— Не исключено, хотя поначалу я принял его за Делавэр.
— А не могли бы вы описать, что вас окружает, — попросил я, — чтобы мы могли это себе представить.
— Locum refrigerrii, lucis et pacis.
Я напрягся.
— А почему вы отвечаете по-латыни?
— Но ведь вы это ищете, приятель?
— Что — «это»?
— Доказательства — сведения, которые Мина не может знать.
— По условиям конкурса мы не имеем права рассматривать чисто звуковые явления, — сказал я. — Это включает и все случаи «спонтанной речи». Боюсь, вам придется предъявить нечто большее, чтобы получить приз «Сайентифик американ».
— Non do un cazzo del tuo premio! — выпалил Уолтер. Его гнев стих столь же мгновенно, как и вспыхнул, и он добавил уже мягче: — Cosa bisogna, carrissimo, per convincerti che veramente esisto?
Я не хотел действовать под влиянием гнева и, чтобы дать себе время успокоиться, принялся считать секунды.
— Мой отец требовал, чтобы я говорил только по-английски, — сказал я. — Я не знаю итальянского.
— И Мина тоже, — подхватил Уолтер.
Я представил, как где-то совсем рядом стенографистка отчаянно пытается транскрибировать фразы Уолтера. Но если ее не сбил с толку его итальянский, она наверняка сдалась перед новым потоком тарабарщины, вылетевшим из темноты:
— Гаанонг калайо анг йонг малилипад са ту-тоо ланг, ибон? Анг йонг банг пак-пак ай матибай ат малакас окайа кайланган то панг мас малакас?
Я напрягся, мне хотелось, чтобы мое ухо превратилось в фотографическую пластину, которая запечатлела бы эти экзотически звучащие фонемы. Но, увы, это было невозможно, как сфотографировать птицу в полете, — все бы расплылось. Я уже хотел спросить, не знает ли кто из сидящих в круге, какой это диалект, как вдруг послышалось хлопанье крыльев, и в чреватой любыми неожиданностями темноте появился непонятный влажный предмет, состоящий из перьев, и это нечто молотило по воздуху крыльями.
— Какого черта…
— Где оно?
В нос мне ударил мускусный запах птичьего помета, я ощутил на лице студенистые капли, разбрызгиваемые крыльями, и только взмолился про себя, чтобы у того, кто летал над нашими головами, не было когтей.
— Кажется, это попугай.
— Или голубь.
Мы знали, что только один человек в комнате может ответить наверняка.
— Кто это, Уолтер? — окликнул я его в темноте.
— Ничего особенного. Просто маленький подарок на память, — прошептал, словно через силу Уолтер. — Знак признательности. Для тебя, приятель.
— Почему для меня?
В ответ я услышал лишь его покашливание, звук становился все тише. Я повторил вопрос, но не услышал ответа.
— Похоже, он исчез, Финч, — проговорил Фокс, сидевший справа от меня.
Я услышал, как справа Мина ловит ртом воздух.
— Она приходит в себя.
— Кто-нибудь зажгите свет!
Когда зажгли керосиновую лампу и комната осветилась ее розоватыми лучами, мы увидели, что за «подарок» оставил мне Уолтер: это был мокрый голубь, забившийся за передатчик на подоконнике. Перья птицы были обмазаны толстым слоем какой-то слизи, напоминавшей хорошо взбитый яичный желток, такое же студенистое вещество я почувствовал на своих щеках: «телеплазма». Я отковырял кусочек вязкой слизи с лица и решил послать ее на анализ в лабораторию.
Кроули появился в дверях, и я показал ему вещество.
— Сделать его анализ не составит большого труда, — сказал он мне, рассматривая беловатую слизь. — Я отнесу его патологоанатому из больницы Джефферсона, пусть изучит хорошенько.
Затем мы обратили внимание на живой объект. Голубь клюнул стекло и заворковал, словно спрашивал своего двойника, как они оказались по разные стороны зеркального отражения.