Члены экспертного комитета ушли (Флинн теперь обходил меня за версту), Мину уложили в кровать, а голубя обтерли полотенцем и устроили в старой бамбуковой клетке, которая нашлась на чердаке. Я же удалился в библиотеку, прихватив с собой изрядную порцию бренди и стенограмму недавнего сеанса.
К моей радости, у нашей стенографистки миссис Бинни оказался хороший слух к языкам, так что она вполне добросовестно транскрибировала выпады Уолтера. Я погрузился в распутывание этих записей. Голубь составлял мне компанию в моем уединении.
Вопрос. Не могли бы вы описать, что вас окружает, чтобы мы могли это себе представить.
Ответ. Locum refrigerrii, lucis et pacis.
«Обитель уюта, света и покоя». Еще одна шутка Уолтера. Я догадывался, что за этими словами кроется какой-то тайный смысл, предназначенный лишь мне одному. И не потому, что это было облечено в латинскую фразу: наверняка Фокс и Ричардсон, учитывая их профессиональный опыт, неплохо владели этим мертвым языком. Но цитата сама по себе имела особый смысл для католика. Я узнал эту фразу — отрывок из «Commemoratio pro defunctis» — «Молитвы за усопших», — она была знакома мне еще по тем дням, когда я мальчишкой стоял служкой у алтаря.
Мои глаза перенеслись на другую часть стенограммы.
В. Почему вы отвечаете по-латыни?
О. Но ведь вы это ищете, приятель?
В. Что — «это»?
О. Доказательства — сведения, которые Мина не может знать.
В. По условиям конкурса, мы не имеем права рассматривать чисто звуковые явления. Это включает и все случаи «спонтанной речи». Боюсь, вам придется предъявить нечто большее, чтобы получить приз «Сайентифик американ».
О. Non do un cazzo del tuo premio! Cosa bisogna, carissimo, per convincerti che veramente esisto?
В. Мой отец требовал, чтобы я говорил только по-английски. Я не знаю итальянского.
Строго говоря, я почти не покривил душой. Мой отец действительно настаивал, чтобы я говорил только по-английски, поэтому я помнил лишь самые простые итальянские фразы. Но при этом меня, как любого ребенка, интересовало, о чем спорят родители. Я довольно много запомнил со слуха, так что чуть-чуть понимал, когда говорили по-итальянски.
Я еще раз перечел слова Уолтера, и сердце мое замерло, а волосы на руках встали дыбом. Весь дом спал, я был один в библиотеке, но не мог отделаться от ощущения, что Уолтер стоит за моей спиной… и произносит со злостью фразу, обращенную только ко мне.
«Плевал я на ваш приз! Но как мне убедить тебя, дорогой, что я и в самом деле существую?»
— А он не кажется вам грустным?
Этим вопросом встретила меня Мина на следующее утро, когда я спустился к завтраку.
— Кто?
Она жестом указала мне на почетного гостя за столом Кроули — голубя Уолтера.
Это было вполне в духе Мины: волноваться о другом существе, в то время как ее собственное здоровье оставляло желать лучшего. Лицо ее приобрело желтоватый оттенок, глаза утратили прежнюю живость и яркость цвета. Когда она говорила, чувствовалось, что горло у нее пересохло и саднит. Но в присутствии Мины я не должен был показывать, что замечаю это.
Мина не желала обсуждать свое самочувствие. Я сделал вид, что внимательно рассматриваю птицу сквозь бамбуковые прутья, а та, в свою очередь, глазела на меня, сидя на своей жердочке.
— Он и впрямь выглядит несколько… недокормленным.
— Вот! — ликуя, подхватила Мина. — Слышал, Артур?
— Можешь скормить ему остатки моего тоста, — пробормотал Кроули из-за газеты.
— Не станет он его есть, — сказала Мина, пытаясь скормить голубю крошки со своей тарелки.
— Возможно, он не любит мармелад, — предположил я.
— В самом деле?
Кроули бросил на меня поверх газеты многозначительный взгляд, словно хотел предупредить, чтобы я не разуверял его жену.
— Я пошутил, — сказал я. — Вообще-то считается, что голуби не очень привередливы в еде.
— Грязные попрошайки, — проворчал Кроули. — Крысы с крыльями — вот они кто.
— Артур!
— Так и есть, — проворчал Кроули. Он свернул газету и положил ее рядом с нетронутым завтраком. — Я видел, как эти ужасные создания дрались из-за цыплячьего крылышка. Представляете? Как бы тебе понравилось, дорогая, если бы в одно прекрасное утро ты спустилась вниз и застала нас с Финчем, вырывающими друг у друга куриную косточку?
— Ну, во всяком случае, я бы обрадовалась, что к тебе вернулся аппетит, — отвечала Мина.
Она наклонилась и нежно поцеловала мужа в щеку.
Кроули отхлебнул последний глоток кофе и встал из-за стола. Прощаясь, он велел жене хорошенько отдохнуть за день, а меня попросил присмотреть, чтобы его указание было исполнено. Но, прежде чем он покинул столовую, Мина окликнула его: