Выбрать главу

Мина замолчала, но когда я поднял глаза, то догадался, что она заметила, как я ее разглядывал. Я не стал расспрашивать о шраме — это было бы неделикатно, и мне бы пришлось признать, что я рассматривал ее грудь. Я потупил взгляд и густо покраснел. Однако когда я украдкой поднял глаза, чтобы проверить, очень ли она сердита на меня, то заметил в ее лице неожиданное, чего никак не мог ожидать, — разрешение.

Она посмотрела мне в глаза, не говоря ни слова, взяла мою руку и приложила к своей груди, так что мои пальцы ощутили мягкую тяжесть. На ощупь шрам был похож на восковую печать на письме, я погладил его кончиком пальца. Мина закрыла глаза и словно спряталась в том тайном месте, куда исчезала во время сеансов. Она подняла мою руку выше, заставляя обхватить ладонью ее грудь. Я чувствовал, как бьется под моей ладонью ее сердце. У нее было изменчивое выражение лица: сначала требовательное, потом словно прислушивающееся, а затем потерянное. Что она хотела, чтобы я понял? Мои пальцы инстинктивно потянулись к ее соску, лицо ее стало тревожным, будто она получила дурное известие. Мина очнулась, посмотрела на меня, словно не узнавая, и, казалось, удивилась, заметив мою руку у себя на груди. Я поспешно отнял ее, и она запахнула халат до самого ворота.

С гневным видом, исполненным смятения и обиды, она вскочила и убежала наверх, оставив меня в полутемной гостиной перед тихо потрескивающим радиоприемником.

«Гисинг ка на!»

Кто-то грубо тряс меня за плечо, будя ото сна. Мне снилось, что моя мама снова жива, мы устроили ужин в честь ее воскрешения, но она отказывается есть свои любимые блюда.

Я открыл слипшиеся со сна глаза и обнаружил, что Пайк и Кроули, оба в шляпах и пальто, стоят у моей кровати. Дворецкий включил настольную лампу, и комната наполнилась розоватым светом.

— Одевайтесь, — прошептал Кроули.

— Который час?

— Половина пятого. Такси ждет нас на другом конце улицы.

— Такси? — рассеяно зевая, я сел на постели. — Но куда мы едем?

— В родильное отделение больницы.

— Посреди ночи?

— Говорите тише, приятель, вы разбудите Мину.

Прежде чем я успел понять, что происходит, Пайк откинул одеяло и принялся помогать мне натягивать брюки. Для человека столь маленького роста он оказался неожиданно сильным.

— Объясните же мне, что происходит?

Кроули посмотрел на карманные часы и объяснил:

— Нас с Пайком вызывают на операцию. Я подумал, что вам будет интересно поехать с нами.

— На операцию? Но я…

— Одевайте ботинки, да поживее, — прошептал Кроули, направляясь к двери, и пообещал ввести меня в курс дела позже, когда мы благополучно прокрадемся на другую сторону улицы мимо недремлющих репортеров, сторожащих у парадной двери.

Я подчинился — у меня просто не было выбора: слуга-филиппинец вертел мной как хотел. Через несколько минут я сидел, зажатый между Пайком и Кроули на заднем сиденье такси, которое мчалось прочь от Спрюс-стрит.

Как и обещал, Кроули коротко ввел меня во время поездки в курс дела. Незадолго до полуночи у дочери члена городского совета начались родовые схватки, шейка матки расширилась уже на три с четвертью дюйма. Несмотря на то что у роженицы были незначительные тазовые деформации, дежурный врач был склонен придерживаться естественных родов, но, когда попытки направить головку младенца в нужном направлении не дали результатов, решили вызвать Кроули, чтобы тот произвел кесарево сечение.

— Если не возникнет осложнений, мы вернемся домой прежде, чем Мина догадается о нашем отсутствии, — заверил меня Кроули, когда такси затормозило у родильного отделения больницы Джефферсона.

Пока Пайк расплачивался с водителем, я схватил Кроули за руку и задал вопрос, тревоживший меня всю дорогу.

— А что тут делает Пайк?

— Он ассистирует мне время от времени, — неопределенно объяснил Кроули и, понизив голос, добавил: — Он не только целитель, но еще и превосходный анестезиолог, во всяком случае, получше того дубины, что дежурит сегодня.

Такси уехало, и Пайк присоединился к нам.

— А неплохая из нас получается команда, верно, старина? — спросил Кроули, дав волю эмоциям.

Филиппинец односложно хмыкнул — это был предел его выражения чувств — и зашагал впереди нас к входу в больницу.