— Вам все шутки шутить, — возмутилась Мина.
Интересно, какие еще мои проступки она имела в виду? Я извинился и потом молча смотрел, как она прощается со своим новоявленным любимцем.
Через двадцать минут я шагал по площади Риттенхаус с малайской клеткой в одной руке и одолженным биноклем в другой. Я раздобыл его, солгав, что хочу-де издали понаблюдать за птицей после того, как выпущу ее на волю, чтобы убедиться, что другие голуби не обидят его. На самом деле я не собирался выпускать голубя в парке. У меня были совсем другие планы.
Я пересек площадь и взял курс на отель «Бельвю».
На первый взгляд не так-то просто пронести незаметно голубя в первоклассный отель, но следует учитывать царящее там в дневное время столпотворение. Никто и бровью не повел, пока я пересекал вестибюль, я удостоился одного-единственного вопроса: когда уже почти добрался до сада на крыше, мальчишка-лифтер полюбопытствовал, как зовут мою птичку.
— Понятия не имею, — признался я чистосердечно, а сам подумал: «Надеюсь, не Икар».
В саду на крыше день казался совсем иным: шумным и лазурным, с небом этакого воскресного оттенка — словно отель специально заказывал хорошую погоду для своих состоятельных постояльцев. Сильный ветер удерживал внутри большинство посетителей, так что весь сад был в моем распоряжении. Я отнес клетку в дальний угол, стараясь не думать о том, что я нахожусь на высоте двадцати этажей над улицами города. Но трудно было отвести взгляд от головокружительной картины. Краем глаза я все же заметил, как солнце отражается в излучине реки и как сотни дроздов разом взмыли со шпиля собора. В конце концов я уже не мог оторвать взгляд от раскрывавшейся панорамы.
Боязнь высоты — странная штука. Тончайшее стекло может побороть ее, превратив сжимающую мошонку панораму в картину, состоящую из укороченных углов и неестественной перспективы. Но окна, которое бы смягчило впечатление и приукрасило иллюзию, не было, и высота казалась безбрежной, пугающей, холодной и яростной, так что я с трудом удерживался от паники. Труднее всего было переводить взгляд с предмета на предмет. Когда я попытался отыскать взглядом статую Уильяма Пенна на крыше Городского совета, в желудке моем что-то перевернулось, и мне пришлось схватиться за балюстраду, поскольку ноги мои сами собой подкосились. Чтобы успокоить нервы, я стал смотреть вдаль: на недостроенный мост через реку Делавэр и рыжевато-коричневые пересохшие берега южного Нью-Джерси. Я старался дышать медленно, подождал, когда отступит паника, а потом наклонился к клетке. Я открыл дверцу и взял в руки птицу — осторожно, словно рождественскую игрушку, и так же осторожно вынул ее из клетки. Потом я выпрямился и молча помолился о том, чтобы у птицы не оказалось сломано крыло; затем я подбросил голубя в небо.
Он выпорхнул из моих рук. Ветер попытался было отшвырнуть его назад ко мне; но голубь расправил крылья, замахал ими, и на несколько мгновений неловко застыл в воздухе. Наконец он словно вспомнил, как надо летать, перестал махать крыльями и заскользил вниз, вмиг превратившись в прекрасный бумажный самолетик, парящий в широком воздушном каньоне.
Я выхватил из кожаного чехла бинокль, отыскал голубя — он уже был достаточно далеко — и стал следить за его захватывающим полетом мимо пряжки на ботинке Уильяма Пенна. Он летел легко, и я понял, что мои догадки оправдались: это был не голубь-побирушка, не грязная крыса с крыльями, а настоящий почтовый голубь. И он летел к дому.
Мне было весело наблюдать за ним. И в то же время я испытывал разочарование, поскольку втайне надеялся, что птица вернется на какой-нибудь шесток по соседству. Но я догадывался, что голубю предстоял долгий полет. Именно поэтому я постарался подстраховаться и выпустил птицу с самой высокой точки в центре города (если не считать треуголку Уильяма Пенна). Теперь с моего наблюдательного пункта я ясно видел, как глупая птица сломя голову направляется в сторону Коннектикута, а то и дальше — в Канаду.
Однако тут случилось непредвиденное. Птица, которая в окулярах моего бинокля казалась теперь не больше клочка конфетти, вдруг повернула назад. На миг я потерял ее в солнечных лучах. Я опустил бинокль и поднес ладонь к глазам. Вот она парит над фабрикой Кенсингтона и жилыми кварталами. Неужели он решил вернуться ко мне? Неужели в крошечном мозгу птицы я вдруг подменил ее прежнего хозяина?
Но едва я задался этим вопросом, как голубь вдруг резко нырнул вниз и исчез из виду в нескольких кварталах от Маркет-стрит. Я снова приник к биноклю и осмотрел крыши, где он пропал, но не нашел никаких голубятен — только ряды труб и цистерны для холодной воды.