Я поднял глаза и с изумлением обнаружил, что часы на стене в юридической конторе уже показывают половину девятого. Я не заметил, как вечер полностью завладел комнатой. И неудивительно: последние четыре часа я был полностью погружен в дневник Ньюкасла. Я усердно продирался сквозь разрозненные записи и трижды возвращался к началу, я так ломал над ними голову, что у меня заболело в висках.
Я отложил бумаги в сторону, снял затекшие ноги со стола Бен Зиона и принялся притоптывать по полу, чтобы восстановить кровообращение. Я провел рукой по лицу и потер переносицу, на которой держались очки. Когда ощущение, будто вас колют тысячами иголок и булавок, исчезло, я поднялся и нетвердой походкой подошел к окну, сетуя в глубине души на то, что мои усилия принесли мне лишь боль в спине и резь в глазах. По мере чтения я утверждался во мнении, сложившемся у меня еще днем: то, что поначалу казалось убедительным объяснением состояния Мины, теперь представало все менее правдоподобным. Действительно, между Миной и пациенткой Ньюкасла было некоторое сходство: малосимпатичный муж, умерший ребенок, раздвоение личности, проявляющееся во время гипноза и исчезающее в последующем забытьи. Но, хотя состояние Мины во время сеансов ухудшалось, у нее не было ни истерических параличей, ни рвоты, ни безудержных галлюцинаций. Она была возбудима, это нельзя не признать, но не безумна.
Или я просто не хотел допускать такую возможность?
Проклятие! Я оперся обеими руками о подоконник. Меня охватило такое отчаяние, что сердце готово было выскочить из груди. Я смотрел, как теплый мелкий дождь падает на Уолнат-стрит, и мне казалось, что я заболеваю. Глаза мои словно жгло огнем, меня тошнило от этого проклятого серого города, где все обманывало: питейные заведения маскировались под похоронные бюро, а зима выдавала себя за весну. Черт побери, я выполнил то, для чего меня сюда послали: я задал трудные вопросы и довел разбирательство до логического конца. Мина была реальной. И фальшивой. Она не была ни тем ни другим. Разве моя вина, что факты отказывались подтверждать любое из этих утверждений? Или, как ни странно это звучит, подтверждают и то и другое.
«Это больше не моя забота».
Отныне я стану повторять это всякий раз, когда буду вспоминать о Мине. Я поклялся себе в этом. И мне незачем беспокоиться из-за того кошмара, который ей предстоит испытать завтра, когда Маклафлин устроит ей перекрестный допрос. Она сама обрекла себя на это, польстившись на приз в пять тысяч долларов и вызвавшись участвовать в конкурсе «Сайентифик американ».
Но в глубине души я сознавал, что это не так. Мина согласилась на сеансы в присутствии нашего комитета, лишь поддавшись уговорам мужа. А что еще ей оставалось делать? Откажись она, это поставило бы под сомнение то единственное, что хоть как-то сдерживало аппетиты Кроули, — Уолтера. Реальный или вымышленный, только он был в состоянии удержать Кроули распростертым у постели Мины, словно прикованного волка, обнаженного и всхлипывающего, сжимающего свой возбужденный член. Если только и эта сцена не было изощренным обманом. Полночное представление, подстроенное специально, чтобы заманить меня в их план и обманом заставить работать на них.
«Она не твоя забота!»
Я отошел от окна и упал на кожаный диван. У меня кололо сердце, я был опустошен и не знал, чему верить. Прежде всего это касалось происходившего в доме Кроули. Так я пролежал довольно долго и в какой-то момент, видимо, задремал; проснулся я с острым желанием помочиться и единственной мыслью: «Я должен узнать правду».