I was calm aiming to touch his necklace on his arm. Greedy in words he shook my breast and grasped my hair. I was shocked. I was happy and excited feeling him doing all he did. He said that there was no need to get worried and it would be either over with no results just leaving some rags of memories, some splintered names and figures or it might last forever. I stayed calm and continued mindlessly recording his splashing phrases cutting my living guides.
На улице со странными домами неопределенного возраста, с большими деревьями у обочин мы встречались в первый раз, он легко описал мне путь, ведущий к этому месту, и я быстро нашла неработающий фонтан с потрескавшимся каменным днищем и крошащимся орнаментом. Он полностью соответствовал спокойствию улицы. астерянно я листала книгу, которую он советовал мне прочитать. Она повествовала о человеке или о нескольких людях, прятавшихся внутри одного человека, или, быть может, лишь несколько событий, произошедших с одним человеком, но менявшем имена и внешность, были втиснуты в книгу без деления на главы, и я была не в состоянии распутывать истории, так как было ощущение, что они происходили одновременно, и сплетались настолько тесно, что вычленить фабулу каждой из них было не возможно. Но он, наверное, смог бы все расставить на свои места или запутал бы все окончательно. И, честно говоря, притягивала именно неразделимость, казалось бы, несоединимого, и я постепенно поглощалась потоком несуразного текста, и не хотелось искать выход, хотелось погружаться все глубже, переставая реагировать на реальность.
Одинокая улица и тоскующие его глаза. Сегодня он говорит, что он был не прав, когда, знакомясь со мной, назвал не свое имя, сегодня он уверил меня в том, что его зовут... хотя, в сущности, какое это имеет значение. Он был, и он был всем тем, чего быть не могло. Что нельзя увидеть во сне. О чем можно догадываться, никогда не познавая. И мной повелевал хаос чувств, которых я никогда не испытывала, не потому, что они были просто новые и необычные, они были потусторонними, пришедшими из ниоткуда. И в слове "чувство" не умещалось ни одно из них. Он пришел, и как будто никогда не уходил, как будто каждую секунду находился рядом со мной, в моей комнате, не замеченный моими родителями, читающий свои стихи, пересказывающий фильмы, которые он обсуждал с сокурсниками, когда у них, у амбициозных и неудержимых студентов был свой киноклуб. Я внимала его фантастическим изречениям. Но говорил он о своей жизни, которая хоть и была реальной лишь для него, но она была, и был он. Меня не было.
It was obvious I turned into him.
When I closed my eyes I felt how his insanity lived inside my inner world, catching my each look searching for myself. I tried to perceive at least a piece of any idea born in me I gave birth to. I used to try escaping from his influence meeting other people, looking for new acquaintances. Being alone I was anyway kept in his aura, he ALWAYS was around. Covering me. People like something new but what happens if they face something what is not exactly life at all, what came from some forbidden world never known to humanity? That happened to me. Disorder... Panic. Sometimes it seemed my head was not mine. He just used it living in it as he needed badly a fresh space to accumulate his new concepts having no place for that in his own.
Have you ever heard: I've lost my head! Yeah, I had. I really lost my head but later I plainly identified I found something more. I still have doubts how to call it: "Death" or "Resurrection"?
Once being drunk I got especially excited though I felt no physical desire being near. He touched my shoulders, my face saying the things that could kill any thinking of some sexuality. Then I understood: it was brain love games. He loved my brain committing multiple intercourses...
Periodically he was a definite and the only cure to me I'd been searching for being helpless to find an answer to a great number of misunderstandings I was drowning in in the human world. However sometimes I got shocked realising that it was just illusive help, and on the other side I felt it turned into an essential sickness I fell in being lost in his world.
Это была болезнь, и то, что я воспринимала как лекарство, на самом деле, в большей степени, можно назвать наркотиком. Иногда я сама не понимала, чего я ждала от него, чего от него хотела, но все, что он делал, обескураживало, но освобождало на какое-то время от волнения и гнетущего привкуса непонятости и непригодности, который потом неизменно напоминал о себе, проявлялся в чьих-то взглядах, фразах, проникал на телевизионные каналы, рекламы на улице. А потом царил повсюду и заставлял прятаться от своей ядовитости. А он прятался в своем логове, очередном логове, предназначенном специально для него. Когда я впервые посетила им снимаемую квартиру, я окунулась в нечто, пропитавшееся им и его духом, в набор предметов, потерявших свои предназначения, олицетворявших составляющие ЕГО истории.
..Однажды я могу уехать в Вустер, и увидеть меня потом можно будет по телевизору в какой-нибудь скандальной передаче, в одном из тех шоу, где прославляют эксгибиционистов..
..Я не обращу на тебя внимания..
..Всех заставят посмотреть на него, сказав, что он когда-то был среди нас, а сейчас, смотрите, чего он добился, а я, может быть, поверю в необходимость этой выставки..
..Этого не будет..
..Это будет не со мной..
..Когда ты покинешь меня..
Совершенно неожиданно и беспричинно он вспоминал какие-то малоизвестные факты и нюансы, касавшиеся истории создания, судьбы, содержания понравившегося мне произведения, говорил о таких вещах, которые запомнить, казалось, невозможно. Я наполнялась информацией, и с каждой его фразой я чувствовала себя все глупее рядом с ним. Я пыталась сказать что-то, что я считала важным и справедливым, открыть некую свою мысль, которая могла быть интересна ему, но потом говорил он, и меня поглощало осознание его безмерного превосходства над любой моей мыслью, как, по сути, и над любым проявлением учености этого мира. Его размышления не затрагивали точных наук, он не был специалистом ни в одной из них, он говорил об искусстве, и это могло походить на схоластическое разглагольствование, однако, потусторонность любого проявления его языковой культуры, и в принципе, всего его самовыражения безоговорочно наделяла его персону и весь его образ непостижимостью, ставила его на пьедестал отрешенности и недосягаемости. И никто не мог его разоблачить, хотя он был нагим и беззащитным, что только мне порой, кажется, удавалось познать и прочувствовать.