— Но это не проклятье, — попыталась договориться Котена, испытывая невольное сочувствие к отцу, погрязшему в собственном неведении.
— Проклятье! Оно пошло от отца моего отца. А к нему пришло от отца его отца. Обычно оно передавалось через поколение. Но ты… Когда ты родилась, я думал, что наш род избавился от этой беды. Ты не слышала аур и я не слышал аур! Я ничего не слышал! — Юлкотеон нервно перебирал длинными пальцами, голос его то обращался в шепот, то перетекал в шипение. — И вот появляешься ты. Сначала мы думали, что ты просто ребенок. Но потом я начал замечать, что ты обращаешься к тем, кто не принадлежит нашему миру. А потом и меня постигла эта беда! Из-за тебя! Я ушел за Круглое Море, надеясь избавиться от этого «дара». Никто из моих пяти сыновей и трех дочерей не слышит. Они чисты, но ты… ты — иная. Ты — дитя моего проклятья. Следовало убить тебя.
«А ведь я слышала ауры с детства!» — вспомнила Котена. Наверное, встреча с отцом оживила ее неверную память. До пяти лет мир вокруг нее казался невероятно ярким, она говорила с лесом, с птицами, слышала голоса из-за Барьера. Она не боялась Хаоса, а его песни звучали для нее колыбельными.
— Отец, это не проклятье, — все еще настаивала она, пораженная открытием. — Просто наши миры — людей и Хаоса — давно уже слились. Я думаю, многие еще слышат ауры! Просто бояться признаться, бояться изгнания.
— Молчи, — приказал кратко отец, ничуть не веря. — Да, возможно, есть еще проклятые. Но мы не должны внимать зову Хаоса. Хаос — это зло. Ты же, дурное дитя проклятья, пошла дальше всех: обманула честных людей, посмела сочетаться с одной из тварей узами брака перед твоими духами. Так ведь?
— Он был таким же человеком, как и все!
— Зато теперь он зверь. Вернулся в свой истинный облик. Радуйся, что я милосерден. Сочту, что он морочил тебе голову. Все, довольно. Соберись к завтрашнему дню. На базаре распорядитель гарема не выбрал тебя, слишком уж ты была худа и чумаза. Я поговорю с ним, теперь должен принять.
— Да, отец, — смирилась Котена. Она больше не надеялась достучаться до него. Он верил в проклятье, тем и оставался проклят. Котена же радовалась внезапному открытию. Ее больше не мучил страх, растаяли последние сомнения: она не была оборотнем, но в мире людей появлялись те, кто слышал песни Хаоса. Миры стремились рассказать друг о друге, возможно, миры готовились к общей войне со Змеем. Если бы только не боялись, если бы только не скрывались услышавшие безмолвный зов. Но слишком много людей поступали не лучше Генерала Моля, чураясь неизведанного. Зато о своей выгоде никогда не забывали.
— Продать тебя было бы бесчестно. Ладно, пора. Не слушай Хаос и, возможно, получишь прощение, — ворчал на следующий день отец, провожая закутанную с ног до головы Котену к паланкину. Вскоре ее понесли, как княжну, бережно и плавно. Тоскливо сжималось сердце от мысли о том, что крепкие парни, словно безмозглые животные, обязаны таскать господ на своих плечах. Котена откинулась на мягкое сидение и прикрыла глаза. Отец ехал рядом на коне, но ничего не говорил.
Получалось, он шел на обман своего господина, отдавая ему в наложницы «проклятую». Вероятно, возвысился торговый гость до важной должности тоже не от честных дел. Но все это уже не интересовало. На том месте в сердце, которое раньше, давным-давно, занимала любовь к отцу, как была дыра, так и оставалась. Котена волновалась лишь за своего мужа.
Ее несли по пыльным улицам, огибали торговые ряды и дворцы именитых господ. И по мере приближения к стене гигантского дворца все отчетливее слышалась и песня. Их общая песня. Она изменилась, сделалась тревожной, с оттенком великой горечи, потому что оба пережили смерть, заглянули в глаза Змею.
«Я иду, Вен Аур! Я иду!» — твердила себе Котена. Она слегка отодвинула ткань завесы, когда паланкин замедлился. Ее несли через дивный сад, в котором пели яркие птицы, переливалась чистая вода источников, росло множество незнакомых деревьев. С одних свешивались длинные гроздья цветов, другие топорщились колючками, третьи раскинулись крупными мясистыми листьями. Среди них гуляли неведомые звери, перескакивали с ветки на ветку странные создания, у которых на всех четырех лапах находились почти человеческие кисти с пальцами. От них не исходило песен, но для несведущего чужеземца они вполне сошли бы за маленьких монстров из Хаоса.
Так люди и слагали легенды и побасенки, потому что неизвестность устрашает больше настоящей опасности. Сказания о Змее из сердца Хаоса встречались в разных записях о конце света, но вспоминали его нечасто. Зато в народных песнях и сказках герои всегда сражались с каким-нибудь чудовищем из Хаоса, вели войну с такими, как Вен Аур, в целом, безобидными, готовыми уживаться с людьми. От неизвестности и неведения теряется разделение между незнакомцами и монстрами. В старые времена человек из соседнего племени уже считался почти чудовищем. Так же обстояло дело и с Хаосом. Котена понимала это, теперь она слишком многое понимала, но ее непоколебимо увлекали по ступеням широкой лестницы, завернутую в накидку, как дорогую вещь.
Из-за вуали на лице она толком не видела дворца и вечно спотыкалась. Но с одной стороны ее поддерживал отец, а с другой — его верный слуга. Так они ввели Котену в гарем. Вокруг пестрели разноцветными орнаментами мозаичные стены. Возле них лежали подушки, на низеньких столиках размещались подносы с пищей. Все так же, как во дворце отца. Как же все-таки странно воплотились детские грезы. Она и не подозревала, что в те времена у Юлкотеона не было такого огромного дома. Зато ко встречи с дочерью появился. Да толку-то! Какой прок от того, что в доме много светлых комнат, если у хозяина в комнате души царствуют мрак и страх?
Такой же страх чувствовался в комнатах дворца султана. Из-за дальнего конца необъятного запутанного строения доносилась песня. Ее песня. Именно там держали Вен Аура, зверинец находился в противоположной стороне от гарема. Все верно: разные игрушки султан держал по разным углам. Котена зло стиснула зубы. К счастью, этого никто не увидел. Она стояла, опустив голову, как и полагается рабыне. Отец что-то оживленно обсуждал с пожилым мужем, который доставлял наложниц. Именно он осматривал их на площади, как племенных кобыл.
— Я уже видел ее, Юлкотеон-эфенди. И скажу — нет.
— Эфенди, вы ее видели измученную бесчестным работорговцем Вхаро. Посмотрите на нее теперь!
Отец одним движением смахнул с нее покрывало, и вновь Котена почувствовала себя обнаженной, хотя ее тело почти полностью скрывала легкая ткань одеяния. Вновь ее осматривали с разных сторон, вновь оценивали, как товар, как неживую колоду. В конце концов, торг состоялся, завершенный фразой:
— Только из огромного уважения к вам, эфенди.
— Это подарок от меня султану. Моя потерянная и чудом обретенная дочь — это не какая-то наложница из страны варваров, — рассыпался в лестных речах отец. Если бы он так же говорил ей во время их тяжелой беседы. Все ее предавали и продавали. Все, кроме Вен Аура, он всегда оставался верен ей. И она ему. И душой, и телом. Вот только как остаться верной телом, если продавали в гарем? Котена старалась об этом не думать. «Я переживу что угодно, лишь бы вызволить Вен Аура. Я не боюсь!» — убеждала она себя.
Вскоре торг закончился, хотя разговоры вели не о деньгах, а о почтении и ценности странного подарка. Выходит, отец опасался за своих жен и детей, но не боялся, что другие жены из гарема или сам султан «заразятся» умением слышать песни Хаоса, вернее, песни мира. Вскоре Котена убедилась, почему отец не верил, что хоть кто-то из обитателей дворца способен на это.
Ее привели в тесную длинную комнату, где на полу расстилали тонкие матрацы наложницы. Приняли новенькую достаточно равнодушно. Девушки, занятые другими делами, о чем-то переговаривались, кто-то шил, кто-то подметал. Чем-то унылое душное помещение напоминало прядильню.
— Теперь будешь жить здесь, — заявила встретившая ее служанка, снова бабка, только южная, загорелая, темнобровая, но уже совсем седая. Очевидно, она считалась старшей, о чем свидетельствовало и ее достаточно дорогое одеяние.