— А тебе постылый. Знаю, — отмахнулась Ауда то ли с сочувствием, то ли с издевкой; милосердие из нее выжгла жизнь. — Но перетерпишь и привыкнешь. Все привыкают. К чему угодно можно привыкнуть, если не думаешь об этом. Вот вроде оно есть, а ты его не видишь, не слышишь, не чувствуешь. Этому я в доме увеселений научилась. Тяжелее мне было, чем тебе, глупая. Тогда еще не запретили их, нас никто и не думал защищать.
Котя только вздохнула, не найдя, что ответить. Следующие несколько дней они почти безвылазно просидели в высокой горнице, вышивая рушники и рубахи. Царило тягучее молчание, разговоры не складывались, а красиво петь ни одна из них не умела. Ауда выглядывала в окошко и наставляла:
— О, тихо сидим в горнице. Гости прибыли. Сейчас с дурман-травой мешки сгрузят, в подклеть унесут. Носу не кажем, а то еще осерчает.
Игор улаживал перед пиром свои темные дела, получал, наверное, звонкую монету, потому вместе с гостями прибывал товар.
— Что такое дурман-трава? Страшное такое слово, — спрашивала Котя, не представляя, что же так затуманило сознание отчима в тот роковой день.
— Отчего же страшное? Дурман-трава и нужной иногда бывает, — отозвалась Ауда. — Например, когда у человека боль сильная. Он выпивает настойку и засыпает. Или когда врачевать надо. Знаешь, как кричат люди, когда им без дурман-травы приходится руку или ногу отнимать? Вот! Не знаешь! А я видела как-то. Ехали мимо деревни раз, давно еще, а там охотника медведь подрал. Нас еще тогда благодарили за чудесный настой. Охотник, правда, все равно умер, но зато спокойный и даже будто счастливый.
— Так что же, дурман-трава, чтобы умирать счастливым?
— Нет. Можно и жить. Когда совсем тоска на сердце. Только потом без нее радости уже не чувствуешь сам, — вздохнула Вея.
— Игор-то как разбогател? Продавал и продает лекарям половину, ему все благодарны. А вторую половину — уже без ведома слуг князя, — не без хвастовства продолжала Ауда. — Уже для тех, у кого тоска на сердце. В домах увеселения и харчевнях придорожных можно попросить всегда к меду сыченому или вину зеленому, если их не хватает, чтобы печаль залить. Главное, условный знак понимать.
— И все-таки это зло.
— Зло-добро… О чем толкуешь? — возмущалась Ауда. — К чему? Вон тебя саму продали ни за что, долг тот на самом деле покрыли бы твои золотые браслеты заморские. И как тебе после этого жить?
«Только кто долги-то честным людям навешивает? Кто дурман-травой с пути правды уводит?» — злилась Котя, не принимая никаких оправданий, но невольно призналась:
— Тяжело.
— Вот и вижу, что тяжело. А сколько таких, как ты? А скольких продают в дома увеселения? Или еще куда. Да и просто, не все могут выдержать свою жизнь. Вот и просят сонных видений, — воодушевленно говорила Ауда, не отрываясь от споро идущей работы, но вдруг остановилась и, уставившись в пол, добавила: — Каждый имеет право умирать счастливым. Разве нет? Вот и подумай, дурное Игор делает или нет.
Котя сжимала кулаки, сдерживалась, но, в конце концов, вскочила с места, выбежала на середину горницы и закричала:
— Дурное. Совсем дурное! Люди потом еще хуже себе делают, только в видениях и живут. Или вы мне дурман-травы предлагаете?
В ней теснился бунт, хотелось выбежать прочь из терема. Она уже жалела, что ее нашли в снегах. Умерла бы или нет — природа в лесу решила бы, а теплый мех Вен Аура согрел бы не хуже шкуры убитого зверя.
— Нет-нет! Упаси духи. Ты здоровая нужна, сильная! — запротестовала Ауда. — Это нам уже все равно. Я-то старуха, как он говорит. Он со мной и не ложится уже.
Она вновь то ли утешала, то ли издевалась, задевая крайне болезненную тему. Котя изо всех сил старалась не думать о брачном ложе, уверяла себя, что до того времени что-нибудь придумает или обманет мужа в темноте. Но чем больше она силилась не представлять страшный миг, тем чаще являлся он смутным предчувствием. И Котя думала, что просто не доживет — сердце разорвется от ужаса и отвращения. Игор оказался ничем не лучше Вхаро. Среди людей не нашлось ей защитника, а среди зверей, возможно, отрекся последний.
— Да и со мной все реже, — недовольно подала голос Вея.
— Зато с тобой, почитай, каждую ночь постарается, — вновь оскалилась Ауда.
— Совсем о нас забудет. Кто мы теперь? Вещи ненужные, — выдохнула Вея, неподвижно и безразлично глядя прямо перед собой, как неживая. — А ты его новая забава. Вон как всю увешал речным жемчугом и шелками.
Подарки Игора лежали в сундуке, Ауда же с наслаждением показывала их и примеряла на Котю, приговаривая, что в прежние годы радовалась бы столь щедрым подношениям.