На сей раз долго Бурмасов почесывал в затылке, обдумывая его слова.
— Это, брат, наповал сразил ты меня… — проговорил он. — Мда, через века – оно и вправду затруднительно… — Но после минуты-другой раздумий добавил: – Хотя, впрочем, и тут мысль одну имею…
И Двоехоров, и фон Штраубе взглянули на него несколько удивленно.
— Ты – деспозин, так? — спросил он. — Стало быть, и дети твои, ежели появятся на свет, будут также деспозинами. И внуки, и правнуки – верно я понимаю?
— Вполне, — подтвердил фон Штраубе.
— И наделены будут тем же даром, что и ты?
— Да, это непреложный дар всего семейства Грааля…
— Вот все и решилось! — радостно воскликнул князь. — Тебе надо, как и Христофору, жениться, обзавестись потомками; они вдругорядь обзаведутся своими; так потомством своим и дотянешься через века!.. Вот только, — вдруг забеспокоился он, — ты ж, кажись, монах… Как там у вас в Ордене касательно женитьбы?
— Я не принимал пострига, — сказал фон Штраубе. — Деспозины не принимают его – как раз во имя непресекновенности своего рода.
— C’est magnifique!58 – вновь возликовал Никита. — Вот и женишься! Только всенепременно тут, в России – чтобы потомок твой был в нужном месте в нужное время!.. А мы насчет своего потомства расстараемся, верно, Христофор? Чтобы всегда было кому деспозинов поддержать!
— Чего ж не постараться? С таким делом можно и постараться, — с легкостью согласился Двоехоров.
Тут лишь фон Штраубе вдруг понял одно из своих видений. Ну да, это не он и не Бурмасов сидели под странным освещением, льющимся из стеклянных кругляшков. Это были их дальние потомки – тоже, впрочем, Бурмасов и фон Штраубе, прокарабкавшиеся через толщу столетия. А где-то неподалеку от них были и потомки Двоехорова, хотя они ощущались гораздо слабее… Вот только страшная звезда – она тоже была. Замерла в небе и горела над черной водой…
«Вода! Вода!..» – кричали где-то. Фон Штраубе сейчас не мог понять – тоже из видения были эти возгласы или разносились наяву…
Бурмасов между тем, вполне своей смекалкою довольный, продолжал:
— Видишь, как все славно выходит! И вовсе не так безнадежно, как чудилось сперва. Спасем с тобою, Карлуша, Россию-матушку! Благо это великое будет – все равно как спасти неразумное дитя.
— Ты под дитём неразумным Россию разумеешь, никак?.. — удивился Двоехоров этому уподоблению. И вдруг прислушался. — Не слышишь?.. Сдается, что-то кричат…
Да, значит, фон Штраубе не почудилось – вправду кричали; только вот что? Слово «вода» он в тех криках различал вполне отчетливо, а что еще, кроме «воды», он никак не мог разобрать.
Бурмасов за своими мыслями и прислушиваться не стал. Он и от Христофора услышал только первую часть вопроса, поэтому ответил горячо:
— Конечно, дитя! Большое, но неразумное дитя! Географии сколько хочешь, а вот разума… Нет, разум присутствует, конечно, да какой-то больно особенный. С таким особенным разумом недалеко и до беды.
— Чем же она для тебя разумом не вышла? — спросил Двоехоров.
— Да тем, что завсегда норовит пилить под собою сук! Татарва уже рядышком, а князьки наши меж собою воюют. Ляхи Москву спалили, а наши никак не выяснят, кому после Тушинского Вора царем быть. А чуть смути чем-нибудь, как тот же Емелька Пугач, — уж такая смута пойдет, что попробуй-ка управься… Или это: пространство занимает такое, что аж на Америку перекинулась, а для столицы и места на земле не нашла, позаимствовала у Нептуна. Что за место, право! Людям и рыбам тут надобно жить попеременно!.. — Вдруг насторожился: – Э, а вправду ведь кричат…
— А что я тебе говорил! — вставил Христофор.
— Накаркал я сейчас, кажется, — сказал Никита, с этими словами вскочил и распахнул окно.
«Вода! Вода!» – тотчас ворвались крики с улицы. И еще кто-то кричал:
— Потоп!..
Фон Штраубе с Двоехоровым тоже разом подскочили к открытому окну.
Улицы, собственно, под ними уже не было – всю забрала вспенившаяся пучина, несущая на себе мусор, обломки домашней утвари, даже кладбищенские гробы. Вода с шумом врывалась в подвалы, вынося оттуда прах и перепуганных крыс. Этим шумом заглушало людской визг и крики, разлетавшиеся по городу:
— Караул! Потоп!..
— Лодка! — сказал Никита. — Пошли скорей. А то ежели еще подымется, то и нас захлестнет.
— Где, где лодка?! — стал вглядываться Двоехоров.
— Пошли, пошли! — потянул Бурмасов и его, и фон Штраубе. — Живее, а то не увидишь эту свою, с родинкой… Все, прости, забываю, как ее…