И правда, фон Штраубе ни слова не мог произнести. Вернувшись к жизни, он сознанием еще не успел ощутить холода, но тело уже вступило в свои права, и его содрогала такая дрожь, что зубы ходили ходуном, отстукивая дробь, как барабанные палочки.
Бурмасов достал фляжку с ромом:
— На-ка, хлебни.
Фон Штраубе сделал несколько глотков. Тепло тонкой струйкой прошло где-то в глубине тела, отчего дрожь только усилилась, но зато барон обрел способность видеть творившееся вокруг.
Он сидел в большой лодке, настолько переполненной дрожащими тоже людьми, что казалось, вода вот-вот перехлынет через борта. Потоп, однако, явно начинал спадать, волны теперь неслись не столь бурно, кто-то брел по улице, лишь немного выше пояса погруженный в воду, их лодка проплывала ниже кромки первых этажей, а кто-то брел по улице, лишь немного выше пояса погруженный в воду.
Среди гребцов барон увидел возвышавшегося над всеми Двоехорова, веселей и проворней других орудовавшего веслом. При этом он подбадривал остальных:
— А ну, шире загребай! Ваше счастье, что на веслах – лучше согреетесь!.. — А заметив, что фон Штраубе смотрит в его сторону, крикнул ему: – Живой, Карлуша? Ничего, скоро будем в тепле – совсем жизни возрадуешься!..
— Он-то тебя и выловил, и до лодки доволок, — сказал Бурмасов. — Да и я бы без него небось пропал…
Фон Штраубе, наконец кое-как совладав со стучащими зубами, спросил князя:
— Видел Мюллера?
— Живой, стало быть? — отозвался Бурмасов. — А ты боялся, с голоду помрет…
— То-то и оно, что неживой, — ответил барон. — Как раз труп мне навстречу плыл.
— Утонул, стало быть?.. Не скажу, чтобы мне слишком жаль было шельму.
— Нет, причина другая, — проговорил фон Штраубе, отдавая со словами все крохи скопленного тепла. — Ему, связанному, кто-то в грудь всадил стилет, а потом труп, наверно, водой вымыло из того подвала.
Рукоятка, торчавшая из груди Мюллера, сейчас опять возникла у него перед глазами, и лишь тут барон вдруг понял, что еще в тот миг успел узнать ее. То был, без сомнения, мальтийский стилет, какие давались всем рыцарям при вступлении в Орден.
— Свои ж небось и прикончили, — заключил Бурмасов. — С них, с масонов, станется.
Дрожь позволяла говорить лишь коротко.
— Нет, — сказал фон Штраубе. — Это Орден. Орденский был стилет.
При этом сообщении князь присвистнул.
— Ошибиться ты часом не мог?
Барон только покачал головой.
— Закололи, значит, борова… — задумчиво произнес Никита. — Не пойму – им-то, орденцам, это пошто?
Ответить пока было нечем… Однако тут фон Штраубе заметил, что при упоминании об Ордене из другого конца лодки две пары глаз метнули взгляды в их сторону. Все вымокшие люди до сих пор казались ему одинаковыми, но тут он сразу узнал тех двоих. Это был комтур Ордена граф Литта и его безмолвный слуга Антонио.
— Тише! — шепнул он. — Кажется, нас слушают…
Князь незаметно посмотрел в ту же сторону, что и он, и тихо проговорил:
— Ба! Знакомая персона. Комтура этого видел однажды… А с ним рядом кто?
— Антонио, слуга, — так же тихо сказал фон Штраубе. — Он немой – когда-то вырвали язык; но слышит он хорошо.
— Вот про слугу безъязыкого ты мне ничего не говорил, — отозвался Бурмасов. — Между прочим, весьма напрасно. Кажись, в нашей комедии прибавляется действующих лиц… И очень удачно складывается, даже, смотри-ка, потоп нам в помощь. Сама фортуна занесла на этот ковчег тех, кто мне как раз и надобен…
Что имел в виду Никита, фон Штраубе не сумел понять.
Как раз в этот миг лодка заскрежетала днищем по мостовой и остановилась.
— Всё! — весело крикнул со своего места Двоехоров. — Вот что значит мы духом не падали! Господь милостив, и наш ковчег прибило наконец к Арарату.
Воды за бортом было уже немногим выше чем по колено, однако продрогшие люди не торопились переступать из лодки в ледяную муть. Воспользовавшись этим, Бурмасов перебрался в тот конец ковчега, где сидел комтур со своим слугой, и о чем-то заговорил с графом. Был настолько любезен, что поделился остатками рома из своей фляжки и с Литтой, и даже с Антонио. Затем, видимо, что-то им предложил, поскольку оба в ответ обрадованно закивали.
— Карлуша, Христофор! — крикнул Никита. — Давайте-ка, друзья мои, ноги промочим еще разок, а там уж, обещаю, отогреемся.
. . . . . . . . . . . . . .
Через полчаса они все впятером в одних халатах сидели перед растопленным камином на квартире у Бурмасова, которую так и не залило, и потягивали приготовленный самолично Никитой горячий ромовый грог. Фон Штраубе чувствовал, что его продрогшее тело уже отогрелось и снаружи, и изнутри, и теперь тепло отогревало самое душу.