— Ну… — начал считать граф. — Я – это раз. Далее – престолонаследник. Затем этот офицер, — он кивнул на Двоехорова, только лишь начинавшего прислушиваться к их разговору. — Наконец – сам барон, коему доносить на себя нет никаких резонов. Итого, выходит, четверо. Да, никого не забыл! Меня вы, я так понимаю, уже исключили; так на кого же вам указывает ваша логика?
— Скажу… Только сперва позвольте, граф, предложить вам небольшое умственное упражнение. Посмотрите повнимательнее на этот столик и перечислите все до единого предметы, кои наблюдаете на нем.
Комтур посмотрел на лафитный столик с резными ножками, стоявший возле окна.
— Чую какой-то подвох, — сказал он. — Может, на нем какие-нибудь мелкие, невидимые предметы?..
— Ах, опять мнятся вам какие-то карлики-невидимки, — улыбнулся Бурмасов. — Заверяю вас, никакого в этом роде подвоха нет, все вполне зримо. Ну-с, граф, перечисляйте смело, я жду…
— Во-первых, хрустальный графин для ликера… — начал граф. — Надеюсь, описывать его нет нужды?
— Нет, — сказал Никита, — вы просто перечисляйте. Итак, бутылка. Далее?
— Далее… Блюдце, на коем графин стоит… Рядом – две хрустальные рюмки. — Он покосился на Никиту, пытаясь понять, не допустил ли какой оплошности.
— Не смею оспорить, — подбодрил его тот. — Продолжайте, граф, продолжайте…
— Далее… Вазочка с конфетами… Сколько их там, надобно говорить?
— Бог ты мой! — воскликнул Бурмасов. — Да я и сам этого не знаю! Не ждите каждый раз каких-нибудь каверз, граф, перечисляйте смелее.
— Книжица в кожаном переплете для записей… Ножичек с перламутровой рукояткой для очинки пера… Еще ножичек для разрезывания фруктов… Медальончик с изображением… — Он привстал с кресла, чтобы разглядеть. — С изображением некоей дамы…
— Да, это Амалии, — слегка поморщился Никита. — Давно бы выбросить пора. Гм, а его я бы и не назвал – отсюда, с моего места, не видно… Ну, это всё?
— Всё… Хотя нет! Одна конфетка выпала из вазы и лежит на скатерти…
— Предположим… Хотя конфетки мне тоже не видать… Ну, теперь-то всё?
— Теперь уж решительно всё, — сказал граф. — Разве только, может, крохотная булавка какая-нибудь, вовсе не различимая глазом.
— Нет никакой булавки…
— Тогда всё, — сказал комтур. — Вы удовлетворены?
— А все же – ну-ка, еще внимательнее…
— Нет, решительно более ничего!
— Ах, граф, — пожурил его Бурмасов. — Даже конфетку вы углядели! А такой заметный предмет… Вскользь вы его даже изволили упомянуть…
Комтур в недоумении взглянул сначала на Никиту, потом снова на столик и вдруг воскликнул:
— Бог мой! Ну конечно же! Еще, разумеется, скатерть! Скатерть на столе! Как я мог ее не назвать?! Вы ведь ее конечно же имели в виду!
Бурмасов с улыбкой сказал:
— Наконец-то… Делает вам честь, что хоть и под конец, а все-таки догадались. Спрашивается, почему лишь в самый последний черед вы назвали столь заметный предмет? Да лишь потому, граф, что скатерть вроде как бы и самостоятельным предметом не является – настолько она непременная принадлежность стола, что и упоминать о ней большинству в голову не приходит!..
— Да, это так, — вынужден был признать комтур. — Но совершенно не понимаю, с какой целью вы задали мне эту загадку князь.
— Ровно с той целью, чтобы вы поняли ход моих дальнейших рассуждений. Заодно увидите и изъян в вашей собственной логике. Вы перечислили всех. Среди подозреваемых лиц упомянули даже самого барона, хотя уж он-то, видит Бог, не может быть причастен к доносительству на самого себя. Вы даже каких-то незримых шпионов придумали, так же, как только что – несуществующую булавку на столе. А вот в реальности существующего и вполне зримого… — И вдруг воскликнул: – Держи!..
Что-то загрохотало, что-то метнулось позади фон Штраубе. Он было вскочил, но тут же на его голову обрушился такой силы удар, что он снова упал в кресло, в ушах зазвенело и свет в глазах на минуту померк…
Глава XVII
Как это делается по-русски
…Когда мир перед его глазами снова обрел очертания, борьба подходила к концу. Христофор восседал на поверженном Антонио, руки у того уже были связаны за спиной, а Бурмасов ремнем стягивал ему ноги. Тот извивался, вертел головой и, тужась укусить Двоехорова, так скалился, что был виден черный обрубок языка.
— Неужели?.. Неужели?.. — сидя в кресле, бормотал комтур. — Боже, как я не догадался сразу?..
Наконец Антонио был повязан со всей тщательностью. Бурмасов поднялся и, отдышавшись, сказал: