Наконец, оставшиеся волки разбегаются, и в повисшей тишине девушка слышит свой судорожный вздох. Это вздох облегчения. Вздох радости. Опасность миновала — Белль больше ничего не грозит. И только тогда она делает шаг, пытаясь дойти до перепуганного Филиппа. И тут же с громким стоном падает прямо в руки Гастона — боль в ноге кажется нестерпимой.
— Спасибо, — устало выдыхает Белль, когда Гастон подхватывает её на руки.
Охотник усаживает её в седло, а потом заскакивает на коня сам. Он берёт поводья в свои руки, и девушке остаётся лишь ждать, когда они доедут. Белль едва может сдержать слёзы — ей кажется, что всё это происходит не с ней. Что это не она была в этом страшном замке, что это не её отец за одну лишь срезанную розу едва не оказался заперт в темнице жестоким Чудовищем. Ей хочется думать, что всё это не с ней. В сказках ведь всё совсем иначе…
— Скажи лучше спасибо Лефу, — мрачно отвечает охотник. — Это он предложил нам разделиться, из-за чего я и пошёл по этой дороге. Что за несусветная глупость — пускаться в лес одной?
Гастон прекрасно знает лес и все его дороги — надо отдать ему должное, сама Белль до утра бы плутала и, возможно, наткнулась бы на ещё одну волчью стаю — и довольно скоро они выезжают на большую дорогу. В повозке, что стоит перед большим деревом, о чём-то спорят Лефу и…
— Папа! — почти всхлипывает Белль и, когда Гастон неожиданно бережно пересаживает её в повозку, порывисто обнимает отца.
Белль чувствует себя счастливой. Ужасно счастливой. И пусть в городке её дразнят смешной и нелепой — для неё город кажется теперь столь родным, что девушка готова простить всем что угодно. Любые насмешки. Любые неурядицы. Всей душой Белль сейчас стремится туда — к очагу и книгам.
Отец крепко прижимает её к себе, от радости девушка совсем забывает о больной ноге и снова вскрикивает, когда случайно касается ею пола. Лефу приглушённо охает, очевидно, разглядев в темноте кровь.
— Отвези их в город, — приказывает Гастон своему другу. — А я поеду и разбужу лекаря.
***
Обычно лекаря и днём было не дозваться, что уж говорить о ночи. Но в этот раз всё происходит совсем иначе. Врач приходит в дом Мориса очень быстро, ещё сонный, но уже готовый к работе. Очевидно, охотника в их маленьком городке уважали куда больше, чем художника.
Рана на левой ноге оказывается не слишком серьёзной, её вовремя промыли и перевязали, да и крови девушка потеряла не слишком много, чтобы нужно было из-за этого тревожиться, хотя ходить с месяц Белль может с трудом. Она сильно хромает и едва ли может подолгу стоять. Проблема в другом. Они с отцом никогда не были особенно богаты, но теперь, когда картины и часы оказались там — в замке у Чудовища, — а Белль не могла нормально ходить и наклоняться над огородом, им грозил самый настоящий голод.
За время её болезни, охотник не раз наведывается в дом часовщика и художника. Приносит уток, рябчиков, пару раз — зайцев. А ещё — множество самых разных фруктов и ягод. И это ввиду их нынешнего материального положения оказывается весьма кстати. К тому же, на огороде теперь работал вечно недовольный Лефу. Очевидно, его заставлял помогать им именно Гастон — во всяком случае, по ворчливости, кислому лицу и раздражённым взглядам, было понятно, что он работал вовсе не добровольно.
Раньше Белль и подумать не могла, что будет общаться с кем-то из этих двоих. Ей показалось бы это глупым. Невозможно глупым! И пусть Гастон и Лефу были из числа тех немногих, кто никогда не оскорблял её и отца — во всяком случае, открыто, — девушка никогда не готова была считать их своими друзьями, как считала, например, гончара Поттса или падре Робера. И, Белль была вынуждена это признать, сейчас ей становилось за это почти что стыдно. Теперь, когда они оба оказали им такую помощь.
— В чужих странах нет ничего такого, чего нет у нас, — как-то задумчиво говорит Гастон. — Вот взять хотя бы Пруссию. Все так восхищались Фридрихом, а что в итоге? Только тысячи искалеченных жизней и разорённые неподъёмными налогами страны. А Пруссия разорена больше всех, потому как проиграла.
Охотник много знает о войне — кажется, он довольно долго был солдатом, наверное, это и есть причина тому, что Белль не помнит, чтобы знала его в детстве. И пусть выражается он слишком грубо, слишком прямо, Белль с удовольствием слушает его. Впрочем, особенного выбора у неё всё равно нет — чаще всего, она сидит в кресле, не в силах встать и уж тем более убежать.
Морис продолжает работать — упорно и кропотливо. Над часами и над картинами. Только теперь Белль всё больше времени проводит с ним, так как гулять по бескрайнему полю не слишком удобно, когда хромаешь. Зато можно читать… Падре Робер — узнав о болезни единственной читательницы устроенной им библиотеки — часто приносил ей книги. И Белль всё больше погружалась в этот волнительный и чарующий мир. И читая — на этот раз «Орлеанскую деву», а не «Ромео и Джульетту» — девушка поуютнее устраивается в кресле.
— Моя покойная жена очень любила розы, — в один из бесконечной череды дней непривычно грустно улыбается Гастон, рассматривая картину, на которой изображена мама Белль — только сейчас девушка замечает, что отец случайно не закрыл эту картину шторами, как это бывало обычно.
Девушка привыкла видеть его другим — наглым и почти что всегда весёлым. Настырным, настойчивым, назойливым, самоуверенным и горделивым — другим… Гастон всегда представлялся ей человеком грубым, вспыльчивым и недалёким. Впрочем, должно быть, он и был таким. Только… Белль кажется удивительной мысль, что он когда-то мог быть женат. Ещё более удивительной кажется ей мысль о том, что Гастон может по кому-то горевать. До этого он представлялся ей совсем другим, а теперь… Белль чувствует, что ей становится его искренне жаль.