– Так она теперь толком и говорить не может, как ты с ней разговаривать-то будешь?
– А оно мне надо? Промеж супругов что главное? Один говорит, другой молчит. Соглашается, значит. Ничего, я её выхожу, на ум наставлю, поймёт да смирится. Дозвольте, ваша милость, а?
«Заодно и под присмотром будет», – решил комендант. И хоть свидетельства двуязычных ни в одном суде не принимаются, как заведомых клеветников – лучше всё же Флору эту на поводке держать, хотя бы и на таком.
– ...А замашки эти господские я из неё выбью, ей-богу, выбью, вожжей хватит. Не извольте беспокоиться.
Сочтя молчание начальства за знак согласия, Анри Кнутобой взвалил всё ещё бесчувственное тело на плечо и без особых усилий поволок к выходу. Почему-то у коменданта не было ни тени сомнения, что добычу свою этот медведь протащит через весь город, даже не сбившись с дыхания.
Писарь захихикал и покрутил головой. Чего только не насмотришься и не наслушаешься на допросах! Благодаренье небесам, этот закончился благополучно. Честь и хвала мэтру Карру и его светлой головушке! Перехватив прозрачный взгляд коменданта, поперхнулся смехом.
– Протокол сжечь? – спросил деловито.
– Не надо. Покажешь господину Модильяни, пусть ознакомится и сам решит, что да как, а заодно укажет особо, что с этим выскочкой Беранжу делать. Не думаю, что его светлость надо беспокоить подобными мелочами.
***
Доротея осторожно перевернула несколько страниц. Бумага, хоть и плотная, от времени стала хрупкой, листы обтрёпывались сами по себе, несмотря на то, что много лет их никто не касался.
Упрямая Дори ломала глаза над старой церковной книгой уже не первый вечер. Днями ей просто не хватало времени. Кто бы мог подумать, что на новой службе не останется ни минуты свободной, и к концу дня она будет едва ли не валиться с ног от усталости! Ибо столько посыпалось на её голову новых имён, обязанностей, хлопот – и это после многолетнего тишайшего существования, скупого на события, как ростовщик на уступки! Неужели когда-то, в недолгие времена замужества, ей не составляло труда день-деньской разъезжать с визитами, беседовать, следить за каждым своим словом, общаться с приказчиками в магазинах и с прислугой – причём распоряжаться, а не просить! Всему этому пришлось учиться сызнова. И при этом помнить, что в доме не она, Доротея, главная, она всего лишь компаньонка, дуэнья, хоть и титулованная, а потому её место – в тени подопечной.
Хоть Марта и оказалась прилежной ученицей, её наставнице приходилось постоянно быть настороже: то подсказать, то шепнуть нужное словечко, то вовремя ответить вместо «госпожи», потому что общаться с простым людом напрямую её светлости не полагалось этикетом. Марте было нелегко, Доротее и подавно. В её-то возрасте – и так радикально сменить образ жизни! И хоть не в первый раз, но былой гибкости не было. К вечеру она чувствовала себя апельсиновой шкуркой, выжатой насухо…
Поэтому изучение старого тома, сшитого, как оказалось, из множества тетрадей, продвигалось медленно.
Давным-давно, принимая и описывая полученное бесхозное имущество церквушки в Саре, Август Глюк распорядился большую часть старых записей уничтожить. Церковь отапливалась плохо, книги хранились в неподобающей сырости, отчего многие страницы проросли чёрной плесенью. В этой же, единственной, подпорчен оказался только переплёт, и, откровенно говоря, у Доротеи не поднялась рука бросить её в огонь. Ей тогда вдруг представилось, что за каждой записью стоит судьба того, о ком вещают строки, и сожжение книги враз оборвёт эти жизни – невинных крещёных младенцев, отроков и отроковиц, прошедших Первое Причастие, молодожёнов… Когда-то у неё было чересчур богатое воображение.
Она тайком унесла обречённый на сожжение том к себе в комнату, отчистила, просушила и… припрятала в сундук. Отчего-то казалось, что пока книга жива – живы и те, чьи имена в неё занесены.
Вручить уцелевший раритет синеглазому капитану Доротея не торопилась. Вдруг там не найдётся ничего, что могло бы его заинтересовать, и она только отнимет время у занятого на государственной службе человека? Надо бы самой полистать, посмотреть, а тогда уже…
Не так уж много происходило событий в небольшом селе. Оттого-то, наверное, для придания большей торжественности и значимости предшественники пастора Глюка вели записи готическим почерком, красивым, но очень уж неудобочитаемым: сплошь в завитушках, росчерках, с тщательно выписываемыми в начале каждого абзаца заглавными буквами. Хорошо ещё, что Дори поняла систему ведения записей: на каждые два года заводилась отдельная тетрадь для крещений, венчаний, отпеваний; потом тетради сброшюровывались. Всё удобнее, чем манера её братца: он-то регистрировал события педантично, подряд, день за днём, вроде бы по хронологии, а получалось – вперемежку. Попробуй, найди, что нужно! А здесь Доротея сразу пропустила данные о крещениях и прочем, просматривая только брачные свидетельства. И вот нашла, наконец. После однообразия Жанов и Жаков, Анн и Марий, называемых по причине бесфамильностей прозвищами, она наткнулась на запись, очень уж отличающуюся от остальных.