Что почувствует человек, проснувшись в незнакомом месте? Наверное — недоумение, а затем, если всё вокруг так и остаётся чужим — самую настоящую панику. Ещё не открывая глаз, Марта поняла: что-то не так. Вместо продавленного тюфяка, чьи бугры и впадины были давно пересчитаны её телом, она лежала на чём-то холодном, жёстком; и как бы не сыростью тянуло со всех сторон, как в погребе. Не слышно было привычного звяканья собачьей цепи во дворе и петушиного крика, пофыркивания Гнедка на конюшне и хрюканья поросёнка, гусиного гогота. Обычно скотина просыпалась незадолго до того, как Марта выходила к колодцу — умыться и попить, а потом уже таскать воду для всего дома. Когда начинал пронзительно скрипеть колодезный ворот, поднималась тётка — доить Зорьку, дать ей болтушки, приговаривая, что «молоко у коровы на языке», а Марта тем временем кормила остальную живность. Утро без этих привычных звуков и действий было невозможно; однако странная тишина царила вокруг, даже мухи не жужжали.
Где-то совсем рядом узнаваемо застрекотала сорока, которой нечего было здесь делать, на окраине села. Птицы не очень-то любили дядюшкину кузню и облетали её стороной. Ещё одна странность… Марта отчего-то с трудом разлепила глаза и тут же зажмурилась. Так светло? С чего ей приспичило заснуть среди бела дня, когда все добрые люди работают? Да свет-то какой яркий, и прямо в глаза бьёт… Девушка невольно заслонилась ладонью. И вспомнила, что утро уже миновало. Ну, конечно, она как обычно, отработала домашнее послушание, ей сунули кусок краюхи и наказали быстренько куда-то сбегать…вот только куда? Она спешила: тётка грозилась, что если задержится — оставит без завтрака и без обеда, а очень хотелось получить хоть несколько ложек горячей пшённой каши, что уже допревала в печи, наполняя избу и сенцы сытным духом, Марте ведь день и ночь хотелось есть… Вот она и заторопилась… куда?
Марта догадалась сместиться в сторону и попала в полумрак. Пошевелилась — и снова ослепла, а затылок отозвался болью. Охнув, девушка схватилась за голову, но тотчас отдернула руку, затем всё-таки прощупала, на сей раз осторожно. Под пальцами наливалась здоровущая шишка. Господи боже, кто это её так? Или сама приложилась?
Стоило чуть сдвинуться — и она опять угодила в темноту, не вся — плечо и голова, а второе плечо светилось неестественно белым. До Марты, наконец, дошло — она сидит в прямоугольнике света, льющего из окошка, вернее сказать — на самой границе солнечного пятна. В чужой какой-то избе… в развалюшке, прямо сказать, пустой, заброшенной, потому что жилым духом и не пахло, даже мыши не шебуршились, и не пойми где была дверь… Впрочем, когда глаза привыкли, Марта её углядела — низенькую, скособоченную — рванулась было встать, но зашипела от боли. Голова…
Сейчас-сейчас, надо сперва немного посидеть, подождать, когда пройдёт, а потом уже тихонько подниматься. Тогда будет не так стучать… Окошко-то какое махонькое, даже пузырём не затянуто, просто прорублена дыра под потолком, ничего не разглядишь. Свет дневной за ним видно, как птицы щебечут — слышно, как деревья шуршат, поскрипывают… а шорох сильный, не от одной кроны, от многих… она в лесу, что ли?
Как она сюда попала? Почему спала? Это же невозможно — так шарахнуться и ничего об этом не помнить!
И вдруг, похолодев от ужасной догадки, Марта едва не завыла в голос. Её оглушили, вот что! Подкрались со спины, пока шла по лесу, и ведь подобрались-то, что она и не заметила, и огрели что есть силы по голове, палкой или дубиной, да так, что сомлела. Много ли ей надо? Недаром поговаривали, что неподалёку новая шайка собралась, промышляет по ночам. А её, Марту, белым днём подкараулили, дуру беспечную, оглушили, притащили сюда и снасильничали — что ещё от плохих людей ждать, ладно ещё, что не убили… Она всхлипнула и тотчас в страхе зажала рот ладонью. Не реветь! Только не реветь, вдруг ОНИ ещё близко и вернутся, позабавиться или добить, чего доброго… Но вокруг было тихо, не считая голоса одинокой кукушки да частых дробей дятла снаружи. Никто не торопился завершать чёрное дело.
Марта перевела дух. Ей даже глянуть на себя было страшно, не то, что прощупать и убедиться — всё ли цело. Самое главное, что есть у девушки, она, конечно, потеряла. Если всё так и случилось, как она думает… Надо брать себя в руки, хватит размазывать сопли. Ничего не вернуть, ей, бесправной сироте, подобного позора было однажды не миновать, и так удивительно, сколь долго себя сохраняла, обидно только — для кого? Опасно здесь рассиживать, надо как-то возвращаться домой, и хорошо бы — в приличном виде, тогда, глядишь, никто ни о чём не догадается. Ну, опоздает она, попадёт под тёткину ругань, останется без обеда… потерпит, ничего страшного. Придумает по дороге, что наплести.