Марта покивала.
— Понимаю. Это что же, преступников так много?
— Да нет, бывают и один-два, да знаете, как оно случается, сударыня… Ежели из какой глухомани привезут — люди-то они везде люди, что в столице, что в какой занюханной дыре, грешат одинаково… Так ежели кто издалека и, допустим, не допрошен толком, или в документах какая нехватка, или в про-це-ду-ре, — парень с удовольствием выговорил трудное слово, — так всё на месте доделывают. А что ещё прикажете? У его светлости правило: не затягивать, но и ошибки не допустить. Ежели человек виновен — на плаху или ещё ку… — Андреа поперхнулся, заметив расширившиеся от ужаса глаза собеседницы, поспешно добавил: — А невиновен — тем более, незачем тянуть, ему каждый час в тюрьме — пытка, даже без пытки. Ох, вы простите, и в мыслях не было вас пугать, вот дурной язык-то…
— Ничего, я понимаю. — Марта опустила глаза. — Стало быть, приедет поздно…
И уже развернулась, чтобы уйти.
— А вы вот что, сударыня, — окликнул парень. Ему было неловко за свою болтливость и хотелось как-то утешить госпожу. — Взяли бы, да съездили прямо туда, в суд, да и дождались бы его светлость на месте, всё не так скушно-то… Ей-богу, съездите!
Марта заколебалась.
— Можно?
— Почему нет? Мишель сейчас свободен, так я его с вами пошлю, он там знает уголок на хорах, где можно потихоньку посидеть, никто вас и не заметит.
— Женское ли это дело? — усомнилась Марта. — Да и… Туда, наверное, посторонних не положено пускать, одни судейские, а я вдруг заявлюсь… Ведь всё равно кто-нибудь, да увидит, стыда не оберёшься.
— И-и, сударыня, пустое. У нас суд закрытый, только когда государственных преступников судят, иди дело секретное, а на всякую шушеру вроде разбойников и блудодеев ходят, как в балаган… в театер, то есть, на представления. Для свидетелей — одни места, для почтеннейшей публики — другие. То есть, не совсем уж зеваки праздные, а представители разных сословий, и дворянского, и духовного, и купеческого. И простолюдины — запросто. Это чтобы весь народ Галлии видел и знал, как суд творится, и другим поучительно рассказывал. Высокого сословия там дамочек много; тем, кому любопытно, но неловко, не возбраняется и в масках сидеть, или под мантильей. Ничего, сударыня, езжайте себе. Малая карета у нас всегда на ходу, сейчас сопровождающих вам кликну, а обратно авось с его светлостью вернётесь.
Марта замерла в нерешительности.
— А ну, как увидит, рассердится?
Андреа расплылся в улыбке.
— Это вряд ли. То есть, я про то, что если и увидит — постарается быстрее закончить, это уж точно. Вы ему как ясное солнышко, госпожа Анна, уж простите дурака за такие речи…
— Тогда… — Юная герцогиня покраснела. — Вели подавать карету, голубчик. А я сейчас приду.
Мантилья у неё должна быть. Лёгкая, из тончайшего фламандского кружева, белоснежного, как фата невесты, и на редкость хорошо сочетающего с отделкой её нынешнего голубого платья. Вот только… ничего, что она без Доротеи? Ничего. Все вокруг, а самый первый — Жиль, только и твердят «госпоже Анне», что она может делать всё, что ей в голову взбредёт, так почему же ей не съездить к мужу? Вдруг он и в самом деле ей обрадуется…
Утомительные разбирательства подходили к концу. Оставалось последнее дело.
Герцог объявил перерыв на четверть часа. За это время должны были увести осуждённых, доставить нового обвиняемого, проветрить зал суда, а главное — предоставить заседавшим время на небольшой отдых и удовлетворение насущных телесных надобностей, ибо даже такая мелочь, как хотение по малой нужде или нытьё под ложечкой от голода могли дурно повлиять на объективность приговора. Никто не должен был иметь повод обвинить его светлость и судий в том, что причиной сурового решения послужило несварение желудка или иная прозаическая причина. Fiat iustitia, et pereat mundus! Пусть свершится правосудие, даже если мир рухнет! Только так и не иначе.
Жильберт отпил прохладной воды из фляги, поднесённой верным капитаном Винсентом. Вина он себе позволит, лишь вернувшись в Гайярд, сейчас же — ничего не должно туманить голову. Чересчур полный желудок также отвлекает, а потому — его светлость позволил себе лишь простой солдатский сухарь, из запасов того же капитана. Поднялся на самый верх ратуши, полюбовался с балкона на вечерний город, крыши и шпили, тающие в сумерках, вздохнул полной грудью. Отхлебнул из фляжки — запить застрявшую в горле крошку.