— Вот как…
— Да, последний месяц. Оттого иногда срывалась. Потом, конечно, они с супругом мирились, как голубки, только это уже наедине, а вот ссоры-то были всем видны. Дальше? На годовщину свадьбы был накрыт богатый стол, к обеду созваны родственники и друзья, намеревалось огласиться какое-то важное объявление. Вопреки обыкновению, госпожа Фотина сама преподнесла мужу кубок вина: по традиции. Все это видели. Спустя несколько минут господин Россильоне побледнел и схватился за живот. У него начались сильнейшие колики. В числе приглашённых оказался докторус из Эстре, молодой, совсем юный, но, вроде, известный. Настойка опия, рекомендованная сим восходящим светилом от медицины, утишила страдания больного…
— Конечно. Он снял симптомы, но не убрал причину боли.
— Совершенно верно, ваша светлость. Когда колики стали невыносимы и начались судороги, вдобавок — показалась кровавая пена на губах — господин докторус из чувства сострадания дозу опия удвоил.
— Или утроил…
— Уже неважно. Жертва скончалась в забытьи, не приходя в сознание, и, по крайней мере, без лишних мучений. К лекарю претензий никаких не выдвигалось. Да и к супруге… поначалу. Вино было настоянным на абрикосах и, как оказалось, перестояло, а известно, что в таких случаях из ядер косточек начинает выделяться ядовитое вещество. По счастью, никому из гостей не довелось отхлебнуть того напитка — из-за крепости, в Роане привыкли к более лёгким винам, а этот бочонок излюбленной настойки хозяин дома держал сугубо для себя. Вроде бы, дело ясное. Но вот, сразу после похорон, зайдя к вдове, дабы предварительно обговорить условия опекунства над наследством брата и овдовевшей жёнушкой, молодой Россильоне обнаружил в комнате последней…
— Минуту. В комнате? Он что — ввалился к ней в спальню? К вдове?
— А что, на правах родственника нельзя заглянуть в спальню невестки? Он так и пояснил. На комоде вместе со склянками всяческих восточных благовоний и женских притираний стоял ещё один флакон, показавшийся нашему зоркому обвинителю чересчур подозрительным. Тёмного стекла, грубой формы, чересчур простой, так и бросающийся в глаза. Дура вдова, по словам купчишки, на вопрос — что за недостойный предмет затесался средь красивых безделушек — вдруг отчего-то перепугалась. Слово за слово — купец позвал эконома и двух слуг и при них влил полфлакона в пасть хозяйской собачки. Та сдохла с кровавой пеной на губах. Вдову арестовали. В особую вину ей ставят ещё и то, что о смерти собачки она скорбела больше, чем по мужу. Dixi. Я сказал.
— Я услышал, — мрачно отозвался герцог.
Винсент, как всегда, уложился с предварительным докладом в отведённое время. Недолгий путь от лестницы по широкому коридору до дверей зала заседаний Жильберт д’Эстре думал, анализировал, решал… Но не был готов к тому, что, едва переступил порог зала, в ноги ему бросилась женщина. Обхватила грязными голыми руками его сапоги, простёрлась ниц, рассыпав по полу давно нечёсаные лохмы.
— Милосердия, мой господин, прошу!
Умоляюще глянули полные слёз чёрные глаза, должно быть, не так давно — прекрасные, но сейчас запавшие и обведённые тёмными кругами. На скуле желтел застаревший синяк, на шее и смуглых плечах — несколько свежих, будто от пальцев. Герцог отстранился — не из брезгливости, а дабы рассмотреть обвиняемую лучше. Воспользовавшись этим, двое стражников ловко вздёрнули несчастную с колен.
— Оставить! — рявкнул сзади Винсент. Вовремя, потому что один из стражей размахнулся для подзатыльника. — Сам виноват, упустил, раззява. Я с тобой ещё разберусь. Отвести на место!
Женщину отволокли к скамье обвиняемых. Она тяжело осела на деревянное сиденье. В глазах её ныне оставались лишь тоска и безнадёжность.
Совсем как у Марты в их первую встречу, вдруг понял герцог. Его девочка пыталась доказать ему, как могла, что он не прав, а он, дуболом, не верил, ослеплённый предубеждением. Эта… тоже отчаялась.
Он не считал себя великим знатоком людских душ, особенно женских. Но не любил, когда из него пытались сделать дурака. А явно пытались. И причиной такого мнения герцога стала вовсе не попытка его разжалобить, а некие обстоятельства дела, услышанные от Винсента и весьма не понравившиеся.
В зале тем временем слышались смешки и перешёптывания. Женщина судорожно пыталась хоть как-то запахнуть грубую мешковину, в глубокий разрез которой едва не вываливались полные груди. Правой рукой приходилось сводить края разреза, левой — натягивать на голые колени обмахрённый край рогожного мешка, который, собственно, и служил ей одеждой.