Должно быть, приятный, но сей час подпорченный истеричными нотками женский голос буравчиком ввинтился в мозг коменданта, отвлекая от высоких размышлений. Александр Карр поморщился. Молода ты ещё, голубушка, истерики тут закатывать. Да и чином не вышла… Не таких обламывали. Что, думаешь — твой звёздный час пришёл? Не зря полдня у ворот тюрьмы под дождём простояла, ждала моего приезда, в ноги бухнулась, когда из кареты вышел. Думаешь, ничего про тебя не знаю? Всё знаю. И как на исповеди пыталась хулу на госпожу герцогиню возводить — должно, надеялась, что прямо в уши господину епископу напоют, а тот — прямиком вызовет Инквизицию. Только святые отцы у нас не промах, и тайну исповеди не нарушат, и укажут этак мягко, на того, кто с непочтительностью относится к высочайшим особам. И как к Главному Судье пыталась пробраться — тоже ведаю, да только ниже писарчуков ты не прошла, потому, как ни прошения толком составить не можешь, ни словами объяснить — только желчью брызжешь. Теперь ко мне явилась, потому как власть имею — доброхотов выслушивать с их подозрениями и отсеивать: кому давать волю с доносами, а кого прочь гнать. Ну-ну, посмотрим.
— А я вам говорю… — Флора задохнулась. И начала частить: — У этой, новой, даже уши не проколоты, а моя госпожа всегда в серьгах ходила. Вот что! Эта, новая, со слугами всё тиль-тиль-тиль, да «голубушка», да «голубчик», а моя-то госпожа чёрной костью брезговала, через меня только и общалась, ведь настоящий мой батюшка не из простых…
Комендант вновь поморщился. Себя он «чёрной костью» не считал, но очень хорошо помнил, как смотрела с к в о з ь него, словно не видя, прошлая госпожа Анна, когда приходилось ему по некоторым делам встречаться с его светлостью лично, в Гайярде, а супруга крутилась неподалёку. Герцогиня в упор не замечала не только слуг, но и всех, кого считала ниже себя по положению — разве что человечек был слишком ей нужен, и тогда она с н и с х о д и л а.
Эта же, новая…
У коменданта потеплело на сердце, едва он вспомнил восторженный шёпот племянника: «Дяденька Александр, а я вот думаю, что она всё-таки фея… Я ведь простой мальчик, а она ко мне… как матушка, по-доброму. И про сестрицу всё разузнала, что хорошо ей в монастыре, и нянечку обещала подыскать, чтобы мы Жанетточку домой забрали. Я ведь сначала не понял, что тебе трудно с детьми, обиделся, что ты её в приют отдал, а мне госпожа Анна сразу всё объяснила. Правда, она ангел, да? Дядя Александр, а у неё детки есть? Вот я вырасту большой, стану рыцарем или маршалом и посватаюсь к её дочке»…
И ещё вспомнил комендант умирающую в чужих муках, корчащуюся на призрачном колу женщину, по воле которой, вернее сказать — по равнодушию — разом на множество семей осиротел небольшой городок Анжу. Не иначе, как всесильный ангел-хранитель простёр свой покров и над маленьким Николя, и над его сестрёнкой, и над немногими, чудом уцелевшими. Жаль, что не до всех дотянулся, но, видать, нужны в раю и мученики. Впрочем, о том не нам судить…
— Правила знаешь, голубушка? — перебил он горничную. Та замолкла и в замешательстве облизнула пересохшие губы. Уставилась на коменданта. — По закону — всяк, пришедший с доносительством на ближнего своего, получает пятнадцать плетей. Ну, для лиц женского полу — скидка, но десять — это немало, поверь. Наш мастер иногда с одного удара хребет перебить может. Ежели и после этого доносчик от своих слов не отступится — значит, верит в то, о чём говорит. Тогда уже допрос ведётся под протокол, и каждое слово записывается. А ты — барышня деликатная, хоть и прислуга, выдержишь ли? Не похоже, чтобы к порке привычна, балует вас хозяин-то…
Девушка судорожно вздохнула. Как и предполагал господин Карр, упоминание о полагающихся десяти плетях подействовало, как ушат холодной воды. Вон как побелела, даже губы синюшные стали… Тем не менее горничная бывшей герцогини глубоко вздохнула и… выпалила:
— Выдержу, господиy комендант.
Мэтр Карр пожал плечами. Что ж. Никто не неволит.
Трогательная, однако, преданность. Такая бы — да на кого достойного направленная… Ни пыточная её не устрашила, куда сразу приводят таких вот… болтливых, дабы изначально охоту к наветам отбить, ни вид палача, звероподобного Анри, который одним своим видом заставлял иной раз даже самых словоохотливых подлецов бледнеть и отказываться от своих слов. Но э т а упрямая девица уходить не пожелала. Стало быть, сама напросилась.
Хоть и запищала, когда Анри небрежно рванул на ней платье, и на какой-то миг превратилась в испуганную девчонку. Но, гляди ж ты, переборола и стыд, и страх, дала себя к столбу привязать, спину до конца оголить… Только спину, ибо на предварительном этапе допроса испытуемого целиком не обнажали, потому как — не подозреваем и не осуждён ещё, а пока что честный добропорядочный христианин. За правду хочет постоять…