Нет, ни разу не пожалел ибн Халлах о своей клятве, ибо прелестная Гюльчатай, даже приувяв немного, не растеряла ни прелести своей, ни звонких песен, ни рассудительности вперемешку со смешливостью. И лишь однажды в чудесном её голосе прозвучала грусть, а во взгляде мелькнула затаённая тоска: когда посватался к дочери купец из далёкой-далёкой страны франков и галлов, родины Розы. Хоть бы дочка вернулась вместо меня, прошептала Гюль, ах, хоть бы… Посмотрела бы на цветущую лаванду, прошлась бы по улицам родного моего Лисса, если он ещё цел, глядишь — узнала бы что о моих батюшке с матушкой — живы ли? Всё на свете отдала бы, чтобы хоть глазком повидать!
Потому и выдали дочь — вроде не за мужа, а за его Галлию, чтобы вместо матери пожила там счастливо. Жаль, долгожданной весточки Гюль не получила, скончалась внезапно, и недели не прошло, как дочка отбыла в чужие края…
О женихе Суммир долго расспрашивал у сотоварищей по торговым рядам, благо — Россильоне уже третий раз наведывался в столицу Османии. То, что о нём сообщали, рисовало его со всех сторон положительно. Умён, хоть и молод, расчётлив, но в меру, интересы свои купеческие блюдёт — но также в меру. Хоть и христианин, но к их вере относится с уважением, и с лицами духовного звания ведёт себя с почтением, мало того — удостоен чести стать поставщиком различных иноземных диковинок в коллекцию высокомудрого и учёнейшего имама Абу Мохаммада ибн Идрис аш-Шафии.
Нет, не думал старик, отправляя дочь в дальнюю страну, что выпадет ей такая ужасная доля! В невиновности собственного дитяти не усомнился ни разу — с момента, как странный мохнатоногий голубь принёс известие в галльское посольство, и до того, когда, едва выйдя из повозки, утомленный долгим морским путешествием, а затем почти суточной тряской по пыльной дороге, угодил в лапы каких-то странных господ. Те, чудно картавя, поспешно поставили его в известность, какое страшное обвинение вынесено его маленькой Фатиме, как скверно с ней обращаются, как страшен и непреклонен герцог Эстрейский, коему остаётся утвердить или отклонить приговор — а он утвердит, в силу желчности и злобного характера… И что лишь вмешательство в лице покровителя со стороны великой державы, всегда сочувствующей политике Стамбула, поможет смягчить приговор или хотя бы отсрочить его выполнение.
Ошеломлённый натиском назойливых гяуров, разряженных, словно женщины, в кружева, оглушённый их страшными словами, придавленный чужой настойчивостью, старик едва не сдался. Он уже готов был подписать какие-то бумаги, которые подсовывали ему сочувствующие незнакомцы, но… Пра-прадед Суммира был торговец, прадед — купец, дед — купец, отец… Стоило ли говорить, что подписываться незнамо под чем было не в привычках потомственного мастера счёта и выгоды? Да его среди ночи разбуди и подсунь под нос долговую расписку, даже не требуя деньги, а желая вернуть — и он поднимет весь дом, зажжёт лампы, перечитает документ от алифа до йа, просмотрит на свет, нет ли тайных знаков, трижды переспросит посетителя, туда ли он пришёл — и только тогда соизволит ему поверить. Вот и сейчас: голос крови не позволил ему совершить безрассудство. Упрямец решил присутствовать на суде сам — благо, что в пути ему было, у кого расспросить об обычаях галлов и способах ведения дел, в том числе и судейских. Потому-то решительной рукой он отстранил от себя сомнительный пергамент вместе с теми, кто его подсовывал, и двинулся навстречу прибывшему, наконец, османскому послу, которому не с руки было разгонять галдящих… бриттов, да, бриттов, так их называл почтенный Омар Юсуф ибн Шайриф. Нельзя допустить скандала, иначе возникнет инцидент с возможными политическими осложнениями…