Там, в суде, он не сразу заметил светлейшего правителя Галлии — всё внимание было поглощено дочкой. Бедная, бедная, в каком жалком виде, в каком рубище… И как ёжится, когда грубая ткань задевает спину, неужто её бичевали, как настоящую преступницу? Гнев, ужас, отчаянье, жалость — всё смешалось в его сердце, грозясь разорвать его изнутри. Он уже раскаивался, что не пошёл на поводу у бриттанцев, ибо нельзя спускать того, что порядочную женщину, будущую мать семейства, дочь уважаемого и состоятельного человека, выставляют в столь уничижающем обличье. Бесстыдники галлы, они не оставили ей даже куска ткани прикрыть лицо, чтобы хоть как-то спрятать глаза от этакого позора…
— Почему обвиняемая в таком непотребном виде? — услышал он холодный голос. Властитель хоть и глядел равнодушно, но слова говорил п р а в и л ь н ы е, верные, и, несмотря на то, что миг назад старик думал, что дочь обречена — в душе зародилась надежда. Может, не зря твердят о справедливом суде герцога д'Эстре, и найдётся в его холодном сердце капля милосердия к невинно оклеветанной девочке? Он готов был облобызать и прижать к груди маленького шустрого человечка, который, легко перемахнув барьер, укутал его Фатиму в широчайшую хламиду с собственного плеча, словно повторив милосердный поступок их христианского святого Мартина. Какой камень свалился с души отца, убитого горем! И вот — он уже весь обратился в слух, и жадно ловил каждое слово, благословляя свою любимую Розу, которая настояла, чтобы муж выучил галльское наречие, дабы самому, без толмача, суметь торговать, буде случится, на её родине…
Потом он обнимал свою дорогую девочку, не чаявшую уже спастись и вдруг получившую не просто помилование, а Полное Оправдание, вот что важно! Обнимал и плакал вместе с ней. Но вот что-то толкнуло его, заставило поднять голову, обернуться и глянуть наверх. Там, на затенённых хорах, он успел разглядеть, несмотря на то, что очи застилала влага, прелестную пери, райскую гурию со станом тонким и гибким, с золотыми локонами, рассыпавшимися по плечам. Лик гурии скрывался за кружевной вуалью, но, без сомнения, он был совершенен. Ибо лишь само совершенство могло вызвать улыбку у сурового правителя, только что установившего справедливость. Старик и сам впоследствии не понимал, как он умудрился разглядеть столь много на какие-то несколько секунд, но… Бывают ведь в жизни озарения, дарованные свыше, вот одно такое и посетило, дав понять, к о м у он обязан высочайшей милостью.
И тогда почтенный и уважаемый купец, Суммир ибн Халлах, глава Торговой Морской Компании Стамбула, друг детства самого султана, до сих пор вхожий в его дворец как один из самых желанных гостей — низко-низко поклонился вслед скрывшемуся из глаз лазоревому платью и золотым локонам, вокруг которых, казалось, так и лилось ангельское сияние.
А немного позже странный русобородый человек, который до этого всё время держался по правую руку властителя — не иначе, как визирь — возник отчего-то прямо перед ними и предложил помощь. Это было весьма кстати, ибо от нежданной радости на купца нашло лёгкое умопомрачение, и он никак не мог сообразить, что им с дочерью сейчас делать, куда податься? Надо бы увести её в ближайшую гостиницу, потому что нынешний дом Фатимы — не менее чем в трёх-четырёх фарсахах, а сейчас глубокая ночь. Но на чём ехать, и можно ли здесь нанять хотя бы телегу?
— Позвольте довезти вас до посольства, — учтиво сказал синеглазый визирь. — Его светлость герцог предоставил в ваше распоряжение карету.
Всё разом стало на свои места. Мир, ранее осыпавшийся на тысячу осколков, вдруг вернулся в свои границы, бытие обрело смысл, а существование — цель: увести дочь из этого страшного… нет, благословенного места, где вместо известия о мучительной казни она обрела свободу и уважение — а как ещё расценивать драгоценный изумруд с руки властителя, перекочевавший на палец его дочери? Но хоть место и благословенно — покинуть его хотелось немедленно.