И столь велика была благодарность отца и дочери, что за не слишком долгий путь к посольству османской империи они успели выложить чрезвычайно внимательному визирю со странным званием «Ка-пи-тан» историю их обоих. Никогда ещё не доводилось почтенному старцу встречать слушателя столь внимательного и учтивого. Визирь сочувствующе кивал, иногда уточнял и переспрашивал, но делал это столь ненавязчиво, что Суммир и сам не заметил, как выложил всю подноготную о себе. И вдруг поймал себя на мысли: ах, как бы поинтересоваться, да чтоб не слишком назойливо: женат ли этот вельможа? А если нет… И насколько состоятелен? Даже если и небогат — теперь у его дочери благодаря вдовству, хоть и нежеланному, да ещё и щедрости герцога, приданое куда большее, нежели при первом замужестве, хоть и тогда отец не поскупился. Но, впрочем, несмотря на неброский наряд ка-пи-та-на, почтенный купец по достоинству оценил и шпагу работы толедских мастеров, саму по себе целое состояние, не говоря уж о дополнении в виде россыпи драгоценных камней на эфесе; и пряжку с огранённым изумрудом в простой оправе, придерживающую перо на тулье, а главное — мудрый сын Востока чувствовал Силу, исходящую от собеседника. Силу, Власть, Мощь. Будто сам всемогущий властитель, а не просто его доверенное лицо, сидел перед ними. О-о, старик Суммир тонко разбирался в этих нюансах души человеческой, ибо нагляделся при дворе своего державно друга на многое и многих…
Стремительно разрастающемуся плану относительно устройства дальнейшей судьбы дочурки помешало прибытие к посольству. К глубочайшему сожалению отца и дочери, визирь их покинул. Впрочем, как оказалось, ненадолго: он переговорил со стражей, вызвал начальника, и волею герцога д'Эстре велел пропустить карету с двумя подданными Османской империи непосредственно к жилому крылу. Сердце пожилого купца в который раз растаяло, как кусок масла под жарким полуденным солнцем: ах, какой наимудреший, какой восхитительнейший молодой человек, как тонко знает наши обычаи! Не допустил, чтобы на женщину, пусть и закутанную до самых бровей в плащ, глазели посторонние. А ведь даже в чужой стране нужно блюсти обычаи Великой Османии, особенно здесь, на её крошечном островке…
— Будет ли ме позволено встретиться с вами снова, по одному деликатному вопросу, уважаемый господин Модильяни? — осведомился почтеннейший напоследок. И, получив утвердительный ответ, окончательно укрепился в своём решении — разузнать как можно подробнее об этом достойнейшем и благородном муже.
А встретиться, конечно, надо было. Хотя бы для того, чтобы уточнить, каким образом отблагодарить светлейшего герцога за оказанное благодеяние. Достаточно ли осведомлен Омар Юсуф ибн Шайриф о нраве и привычках властителя? Что тому понравится — а что разгневает? Люди, конечно, везде одинаковы и любят получать благодарность, но как знать — не истолкует ли его дары превратно тот, кто, как утверждают, гордится своей беспристрастностью?
Суммир задумался. Воззвал к ещё крепкой памяти — и мысленно поставил рядом своего солнцеподобного друга — Великого султана — и Великого герцога прекрасной Галлии. Властители разных держав, овеянных милостью разных пророков, были, тем не менее, неуловимо схожи, и не внешностью — сутью. А значит, что пришлось бы по нраву одному, могло подойти и другому. Вспыльчивый Баязет мог и оскорбиться, получив богатый подарок от семьи оправданного счастливца, ибо считал, что справедливость естественна, правильный суд — священный долг правителя, и единственной благодарностью может быть ещё большая вера его народа и благоволение Аллаха. Большее — от Иблиса, и недостойно правителя. Впрочем, некоторые, особо желающие выразить обуревавшую их благодарность, шли на хитрость — преподносили дары, предназначенные для жемчужин его гарема, дабы ещё более тешили взор сиятельного господина своей небесной красотой. Своих «жемчужин» Баязет любил, к слабостям их относился снисходительно, и, как правило, побаловать красавиц не отказывался. Отчего бы и Суммиру не придумать нечто подобное?
Но вот беда — у этих галлов нет гаремов…
Зато достоверно известно, что у светлейшего герцога есть любимая и единственная златокудрая пери. И что мешает счастливому отцу чудом спасённой дочери порадовать небесную деву какой-то приятной безделицей?