Слова лились бурным потоком, словно кто-то вышиб у несчастной из горла затычку, и теперь она никак не могла наговориться. Её несло… Писарь краснел, бледнел, неоднократно менялся в лице, но упорно продолжал царапать что-то в протоколе. Когда комендант глянул ему в записи, делопроизводитель побелел ещё больше, но его лишь похлопали по плечу. Пиши, мол, голубчик, и далее.
Красиво излагал писарь.
Что особа, именуемая в прошлом Анной де Фуа де… и прочая, могла быть пособницей самого Диавола, о чём говорит наличие подозрительных отметин на теле.
Что особа, именуемая Анной де Фуа и прочая, была осведомлена об образе жизни в Саре, в замке барона де Бирса, о тамошних порядках и обычаях, иначе говоря — была хорошо подготовлена.
Что оная особа вела беспутный и безнравственный образ жизни, коему ни в какой мере не потакал супруг, ныне здравствующий, а, напротив, пытался урезонить женщину, называющую себя Анной, и вернуть её в лоне семьи и Церкви.
Что нынешняя госпожа, от услужения которой девицу Флору отстранили, в чём она и чувствует незаслуженную обиду — эта госпожа есть полная противоположность бывшей. А главное — отличается поведением и благонравием, свойственным благородной даме, имеет приятные манеры и обхождение, и при том — грамотна, просиживает целыми днями за умными книжками, чего за прошлой Анной сроду не замечалось.
Что утверждение господина герцога, будто жена частично потеряла память, есть лжа и хитрость…
— Довольно, — прервал комендант откровения девицы. — Повтори-ка, что ты там сказала?
— Да надоела ему до чёртиков жена, вот и решил он её на другую поменять! Не знаю уж, откуда он её выкопал, такую похожую…
— Хорошо подумала? — холодно осведомился мэтр Карр. — Вспомни, о чём предупреждали.
— Я — за правду… — Горничная всхлипнула. Дура. Хоть кол на голове теши — ничего не поняла.
— За правду, говоришь… И под протоколом подпишешься?
Флора вдруг оробела.
— Неграмотна я, ваша милость. Крест поставлю.
— Ну-ну… Зачитайте ей, что написано, господин писарь.
Он внимательно следил за выражением хорошенького личика и видел в нём лишь растерянность и недопонимание. Всё вроде бы так, всё с её слов… только в чём подвох-то? Но согласилась со всем зачитанным, и когда позволили подойти к столу — крест на бумаге поставила. И писарь заверил оный крест своим размашистым росчерком.
А после этого по знаку коменданта Флоре заломили руки и вновь привязали к столбу. На этот раз спиной.
— Дура девка, дура… — Уже не стесняясь, вслух сказал комендант. — Тебя предупреждали? Предупреждали, и не единожды. Закон об оскорблении его светлостей гласит, что никто не смеет возводить хулу ни на господина герцога нашего, ни на его светлейшую супругу, о чём тебе тут внушение сделали не раз. А ты всё за своё. Правду ищешь? Свою правду ты изложила и с ней согласилась. Протокол сей с твоими словами останется у нас, и надо будет — мы ему непременно ход дадим. А вот за оскорбление его светлости и за то, что во лжи его обвиняешь…
Умел господин Карр нагнетать страху, умел. Глаза его, и без того не слишком выразительные, становились в такой момент огромными, прозрачными и абсолютно безжалостными. Закоренелых подонков к месту взглядом приколачивал, не то что хлипкую деву. Горничная задрожала. По скудоумию своему она сперва решила, что, раз уж её внимательно слушают, то и сделают всё, как её хотелось бы — разоблачат самозванку, с позором выгонят, и, может, вернут откуда-то прежнюю госпожу, а если нет — то пусть хотя бы т о й достанется как следует. Но на деле оборачивалось не так.
— Звания ты подлого, хоть и папаша твой был заезжий то ли граф, то ли виконт, да ведь не признал же он тебя… Стало быть, за оскорбление чести его светлости полагается тебе самое малое — петля.
Коленки у Флоры ослабли, и, если бы не путы, она так и сползла бы к подножью пыточного столба.
— Но ведь это же правда… истина…
— А что есть истина? — задал риторический вопрос комендант. Воздел очи к небу, проявляя уважение к цитате из писания, и продолжил. — Истина в том, голубушка, что вас дураков и дур, учить надо, а иначе, как примером и наказанием, не остановишь. Господин писарь, что у нас там полагается в таких случаях?
— Битьё кнутом на площади и урезание языка, с последующим повешением, — деловито сообщил писарчук.