«Но клянусь вам, сударыня, все силы души своей употреблю, чтобы стереть разницу в положении между нами. И ежели в сердце вашем нет другого любезного друга — заявляю с полной ответственностью, что намерен сделать вас своей дражайшей и обожаемой супругой. Однако дайте мне время, чтобы добиться соответствующего статуса в обществе и предложить вам достойный кров, и обеспечение, которого хватит с избытком не только для наших детей, но и внуков и правнуков. Ибо в последнюю очередь я желал бы называться охотником до приданого, женящимся на золоте и коврах! Ничуть не сомневаясь в вашем благосклонном ко мне расположении и в положительном ответе на свои признания, я, тем не менее, начну серьёзный разговор с вашим батюшкой не ранее, чем он сможет признать меня достойной партией для своей единственной дочери. Однако добавлю, ненаглядная моя небесная пери, что не собираюсь томить вас ожиданиями. Ваш будущий супруг — человек дерзкий, решительный, умеющий рисковать, но рисковать оправданно, а потому — уверен, мы скоро будем близки, как того и жаждут наши любящие сердца».
Расчувствовавшись, Марта промокнула слезинку в уголке глаза. Но тотчас испуганно отдёрнула руку — не с платочком, оказывается, как думала, а с той самой ветошкой, которой давеча оттирала чернила. Ф-фу, зряшные страхи, другой стороной приложилась, незапачканной, благодаренье Богу, а иначе быть ей сейчас чумазой, как маленькие братцы на уроках чистописания.
Но что это получается? Если Огюст Бомарше, такой славный молодой человек, такой умный, такой… достойный, ей-богу! — но всё же считает себя чересчур бедным для того, чтобы немедленно просить руки богатейшей вдовы, а подозрения в возможной корысти для него оскорбительны — это ещё понятно. Но почему почти так же думает о себе мэтр Максимилиан? И стоит ли писать об этом Жильберту? Ведь они не просто герцог и секретарь, они ещё и друзья, вдруг Жиль как-то поможет ему советом? В деньгах-то вряд ли есть нужда, секретарь всё равно что министр, и жалованье у него порядочное, да и дом есть за городом, не дом даже, а маленький замок, как однажды проболтались Берта и Герда, а рядом виноградники. Поговаривают ещё, что есть у мэтра Фуке паи в каких-то важных торговых компаниях, это тоже больших денег стоит. Его милость, похоже, человек очень состоятельный, но на сегодняшний невинный вопрос Марты — когда же, наконец, он сделает предложение известной им обоим даме — лишь сверкнул глазами и коротко ответил: «Она теперь намного выше меня по статусу. Недостоин. И оставим это…»
Вот дела…
Ах, да у него, бедняжки, наверное, нет титула! Вот в чём дело…
Нет, об этом она писать не будет. Лучше потихоньку расскажет Жилю, когда тот вернётся. Пусть сам разъяснит ей, в чём же тут дело.
Машинально прикусила кончик пёрышка.
Вот ведь как получается…
Уже после их с Фуке уроков… то есть занятий государственными делами в Гайярд пожаловал сле-до-ва-тель из особой службы, и, поскольку Марта всё-таки Высшее Лицо, зачитал в её присутствии и в присутствии герцогского секретаря, а «тако же заинтересованных лиц, а именно — наследницы вышеописанного недвижимого имущества, земель и денежного состояния, равно как ценных бумаг, госпожи Доротеи Августы Терезии Смоллет-Фицкларенс, в девичестве Глюк, а тако же сестры бывшего владельца оных недвижимости, земель и прочая… госпожи Изольды Элизабет Гейл, в девичестве Смоллет-Фицкларенс»… Ух, какие длинные фразы она научилась запоминать! В общем, оказалось, что на наследство Доротеи, не зная о том, что она, единственная пре-тен-дент-ка, жива и здравствует, разинул рот ни кто иной, как сэр Джордж Вильямс Гордон, посол короля Генриха. Оказывается, он был дальний-предальний родственник Смоллетов, седьмая вода на киселе, как говорится, да ещё от какой-то не совсем законной побочной ветви. У него в прадедах был королевский бастард, хоть и королевский, но бастард, а это делало права бриттского посла на «вышеописанное недвижимое имущество» весьма шаткими — по крайней мере, пока живы законнорожденные наследники.
Как ни прискорбно, он решил проблему в своём стиле, жёстко и беспринципно. И первый шаг сделал давно, много лет назад, после назначения Александра Смоллета, начинающего, но уже подающего большие надежды дипломата, в Галлию, страну, на которую у островной державы были весьма и весьма крупные планы. Алекс был удостоен нового поста не за происхождение, не за взятки, не про протекции, а за свои исключительные таланты на политическом поприще, за ум, находчивость, блестящее умение выводить из тупика самые сложные переговоры. Но Гордон, снедаемый завистью, упорно твердил, что «этот выскочка» его обошёл, унизил, подставил… ибо сам метил на его место.