Чарли с изумлением смотрел на эту женщину. Он вдруг понял, что все это время смотрел на Тирсу глазами белого. Она казалась ему невежественной, забитой индейской женщиной, покорной женой своего мужа.
Тирса словно угадала его мысли.
— Я училась в той же школе, что и Бетти, — сказала она, — было время, когда я разделяла ее взгляды. Но потом, когда поняла, что насилие бессмысленно, стала думать так же, как твоя мать. Но и это ни к чему не привело. Тогда я вернулась в резервацию и вышла замуж за Донни. Хотя и теперь я недовольна своей жизнью, я живу так, как решила.
Чарли молча наблюдал за ней. Тирса сняла стекло с керосиновой лампы, вывернула фитиль, чиркнула спичкой и зажгла лампу.
— А Донни знает, что вы так думаете?
— Надеюсь, что нет.
— Тогда зачем же вы говорите об этом мне?
— Сама не знаю. Может, потому, что, когда выскажешься, легче на душе. А может, потому, что ты должен приспособиться к миру белых. Может, тебе лично и удастся достичь успеха. У некоторых индейцев это получается. Есть же среди нас врачи, адвокаты, политические деятели, люди разных профессий — в их жилах течет индейская кровь. Не знаю, счастливы ли эти люди. Но они взяли барьер, как надеялась сделать и твоя мать. Ну а если не сможешь… резервация от тебя не уйдет. Но помни мои слова: резервация — земля, забытая богом.
Чарли грустно покачал головой.
— Все так сложно.
— Жизнь сама по себе сложна и противоречива, — со вздохом сказала Тирса.
— Но если вы уверены в своей правоте, почему вы не остановите Донни, не отговорите его взрывать плотину?
— Отговаривать его было бы жестоко, — сказала Тирса. — А вдруг им удастся добиться своего? Долина тогда будет осушена, посадят кукурузу, соберут рис, может, Донни проживет свою жизнь до того, как белые построят новую плотину, и будет знать, что его мечта сбылась, что он чего-то достиг в своей жизни. А после смерти его захоронят в Земле Погребения, и о нем будут вспоминать так, как вспоминают теперь о твоем деде. Нет, я не стану отговаривать его. Ни за что!
— Но вы же считаете, что я должен идти другим путем, что мне надо приспосабливаться. Научиться быть послушным Индейцем с тротуара.
— Все зависит только от тебя. Вот и на этот раз, если ты не сдашься им добровольно, они убьют тебя.
— А если сдамся, что тогда? Тюрьма. Нет! Лучше смерть!
— Тебя будут судить. Может, и оправдают. И ты выйдешь оттуда свободным человеком. Начнешь новую жизнь.
— И что же буду делать я в этой новой жизни?
— Ответить на это можешь только ты сам.
— Я искал ответа, но не нашел его.
— Ты еще молод. Ты просто не знаешь.
— Но вы же только что говорили, что для индейца нет места в жизни.
— Я сказала, что в жизни нет места для индейского народа, но для отдельных индейцев место в жизни может и найтись.
— Но кто же пойдет на такое? Это же предательство своего народа.
Тирса вздрогнула.
— Может, и так, — сказала она. — Может, ты и считал бы себя предателем, но если подумать о будущем, это не предательство.
— А что там, в этом будущем?
— А то, что наступит день, когда все люди на земле станут братьями.
Чарли поджал губы.
— Если вы верите в это, почему же вы сидите сложа руки, как тупая деревенская скво?
При свете керосиновой лампы было видно, как Тирса покраснела. Но она тут же взяла себя в руки.
— Я веду себя так же, как Старуха, — сказала она. — Прячу голову, не желаю смотреть на бе — лых. Но Старуха делала это целых пятьдесят лет. В знак протеста, люди не понимали ее. Хотя почти во всех резервациях знают, что за пятьдесят лет она ни разу так и не посмотрела на белого. Она оставила о себе добрую память. Вот и я подражаю Донни.
Чарли откинулся на кровати. События минувшего вечера и прошедшей ночи смешались у него в голове. Мысли Тирсы казались запутанными, но он понимал: во всем, что говорила эта женщина, была доля правды.
— Тебе надо отдохнуть, — сказала Тирса. — А я поднимусь на чердак.