Вильям покачал головой.
— Я собираюсь работать, а не нянчить вас целый вечер.
— Мы не дети, чтобы нас нянчить! — рассердилась Лоретта. Вильям был ее любимым братом, а она — его любимой сестрой. Но что это за манера — издеваться над ней! Так трудно было иметь взрослые мысли и быть всего — навсего четырнадцатилетней девчонкой, да еще иметь старшего брата и старшую сестру, которые относились к ней как к ребенку. Не хватало еще, чтобы он теперь назвал ее «рыжей», подумала Лоретта.
— Прости меня, рыжик, — улыбнулся Вильям. — Я знаю, что ты и твои друзья — взрослые люди. По крайней мере, считаете себя взрослыми.
Лоретта не умела сердиться на Вильяма — она на него обижалась. Она почувствовала, как сморщилось ее лицо, будто она собиралась заплакать.
Вильям, должно быть, заметил это, так как вдруг смягчил тон:
— О'кэй, Лу. Забудь, что я сказал, ладно? Я знаю, что твои волосы лучше не трогать. Ну, извини меня… Так где находится твое место?
— Представляешь себе церковь преподобной Мэми Лобелл?
— Подходящее здание, — кивнул Вильям. — И совсем рядом. Но у них же каждый вечер службы.
— Теперь уже нет. Церковь переехала. Дом теперь пустой и сдается в аренду. Все, что тебе надо сделать, — позвонить по этому телефону. — Лоретта протянула брату бумажку с фамилией владельца — Вейнстейн — и номером телефона.
— Боюсь, что окажется слишком дорого, — пожал плечами Вильям. Он встал, надел куртку, чтобы выйти на улицу к телефону — автомату. — Ну ладно, попытка не пытка… На-ка, держи. — Из внутреннего кармана куртки Вильям извлек тонкий конверт и вручил его Лоретте. — Пока я хожу, можешь послушать новую пластинку.
Лоретта с нетерпением раскрыла конверт. В нем оказалась пластинка с последней песней «Дакронов» «Если б ты знала, что знаю я» и с другой, быстрой вещью на обороте. Лоретта побежала в гостиную, поставила пластинку на портативный проигрыватель и выключила телевизор. Дети подняли протестующий вой, но, услышав новую музыку, тут же умолкли. Все они предпочитали танцы под новую пластинку чему бы то ни было, даже телевизору, и все превосходно танцевали.
Сначала Эндрю танцевал с Гордоном, а Бернис с Кларис, затем Эндрю стал танцевать с одной из близняшек, а Гордон — с другой; Лоретта танцевала сама по себе. Даже мама, уставшая за день от домашних хлопот и встревоженная планами Вильяма, и та вышла на середину комнаты и принялась танцевать, держа на плече Кору Ли. В их семье мама была лучшим танцором. Она умела так незаметно переступать своими шлепанцами, что казалось, ноги ее стоят на месте, а все тело охвачено плавным движением. Малышка любила, когда бабушка танцевала, и довольно гукала у нее на плече.
Желая продлить блаженство, Лоретта выложила к проигрывателю кипу старых пластинок. В этот момент появился Арнитин кавалер, Джон Хокстер, и стал танцевать с Арнитой, так яростно крутя и разворачивая свою партнершу, что Арнитин парик съехал набок, прикрыв ей один глаз. Лоретта от души хохотала над сестрой. Она взяла за руки своего маленького брата и принялась выделывать с ним то, что Рэндолф называл «танцем», то есть семенить по кругу в такт его скачкам.
Затем вернулся из телефонной будки Вильям. Чуть прихрамывая, он пересек комнату, обнял
Лоретту за талию и стал с ней отплясывать. Пластинку уже перевернули, и музыка стала быстрой, но Вильям не отставал: он не ограничивал себя в удовольствиях, несмотря на хромоту. После мамы он был лучшим танцором в семье.
— Сколько они за это хотят? — шепнула ему Лоретта.
— Всего двадцать пять в месяц, — ответил Вильям, едва шевеля губами.
— И ты согласился?
Вместо ответа Вильям крутанул ее за руку, отпустил и, хлопнув в ладоши, приказал:
— Рванем бугалу, сестрица Лу!
Лоретта радостно подчинилась его приказу, принялась раскачивать бедрами и щелкать пальцами.
Вся семья теперь танцевала: Арнита с Джоном Хокстером, Гордон с Кларис, Эндрю с Бернис, мама с Корой Ли на плече. В углу гостиной маленький Рэндолф, рад — радехонек, что его до сих пор не уложили в кровать, весело отплясывал во что горазд. Пол их маленького дома дрожал от топота ног, а потолок звенел их смехом. У них было тесно, и все время не хватало денег, и на ужин были одни бобы. Но иногда, как казалось Лоретте, они были самой веселой семьей в городе.
Глава 3
Когда Лоретта после третьего урока — английского языка — выбежала в школьный коридор, в голове у нее шумело от счастья. Мисс Ходжес, миловидная, миниатюрная темнокожая учительница, поставила ее в пример всему классу. Большинство учеников вовсе не приготовили домашнее задание — не прочли три стихотворения Лонгфелло, — а Лоретта не только прочла их, но одно стихотворение запомнила наизусть от начала до конца, не заучивая специально.
Сперва мисс Ходжес вызвала Джоэллу Эванс и спросила, что, по ее мнению, Лонгфелло хотел сказать своим «Псалмом жизни».
— Он хотел сказать… — запинаясь, отвечала Джоэлла, — он вообще-то хотел сказать… Я не знаю, что он хотел сказать, мэм. Я его вообще не поняла.
— Ты хочешь сказать, что ты не поняла стихотворения, — поправила мисс Ходжес. — Послушай, но как ты могла его понять, когда ты его не читала? Ведь так, Джоэлла? Признайся, что ты не выполнила домашнее задание… Лоретта!
— Я думаю, Лонгфелло хотел сказать, что мы должны серьезно относиться к жизни, не тратить зря время и делать свое дело, — ответила Лоретта.
— Отлично, Лоретта. Ты можешь найти в стихотворении то место, где об этом говорится? Зачитай нам его, пожалуйста.
Стихотворение Лоретте понравилось. Слова в нем пели, будто просясь, чтобы их положили на музыку. Накануне вечером Лоретта несколько раз вслух прочла стихотворение. Встав теперь со своего места, Лоретта почувствовала, как оно запело у нее в голове. Начала она неуверенно, но под конец декламировала бойко, звонким голосом.
Класс молчал в изумлении, а Лоретта, кончив декламировать, пояснила:
— Видите ли, мисс Ходжес, главная мысль здесь не в нескольких строчках, а во всем стихотворении. Поэтому я прочла вам его целиком.
— Прекрасно, Лоретта. Ты не только выучила стихотворение, но и откликнулась душой на содержащийся в нем призыв. Жаль, что остальные не проявляют того усердия, к которому зовет нас Лонгфелло.
Лоретта не знала, что означает «проявлять усердие», но поняла, что мисс Ходжес была очень, очень довольна ее ответом. Остаток урока она просидела в каком-то теплом, приятном тумане; в голове у нее шумело от возбуждения, и она едва замечала то, что происходило вокруг. Когда прозвенел звонок, она все еще не оправилась от волнения.
Ей не терпелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Оглядевшись, Лоретта заметила Донну Демарко, которая разговаривала с двумя мальчиками.
Когда-то они с Донной были лучшими подругами. Семья Демарко жила тогда на Карлисл-стрит, тремя домами дальше Хокинзов. Их квартал был тогда, что называется, «смешанным», и быт их действительно был «смешанный», а жизнь — разнообразной и веселой: девочки то ели спагетти в доме Донны, то бобы у Лоретты и постоянно играли вместе.
Однако, когда обеим было около девяти лет, семья Демарко, подобно другим итальянским, польским и еврейским семьям, переехала в другой район, и Лоретта не виделась с Донной до тех пор, пока не пошла в среднюю школу. Они остались подругами, но что-то в их отношениях переменилось: после уроков они уже не заходили друг к дружке — им теперь было в разные стороны. Что именно переменилось в их отношениях, Лоретта не знала, но догадывалась, что это каким-то образом связано с мальчишками. Все ее белые одноклассницы имели обыкновение в присутствии белых мальчишек неожиданно становиться недружелюбными.
Когда Донна разговаривала с мальчиками, Лоретта, как правило, проходила мимо нее, но сегодня она была слишком взволнована и забыла об осторожности.
— Донна, — прямиком направилась она к подруге, — ты слышала, как мисс Ходжес похвалила меня за стихотворение? Здорово, правда?
Мальчишки — оба высокие, светловолосые игроки в американский футбол, — едва Лоретта подошла к ним, прервали оживленный разговор, неловко переминаясь с ноги на ногу.