— Так ты, значит, художник? — снова рассмеялся Вильям.
— Да, мастер, я художник, — с достоинством отвечал Кэлвин. — Два года я занимался тиснением и рисунком, а сейчас осваиваю макетирование и иллюстрацию.
— Ладно, художник, — сказал Вильям, — как насчет «Радостной печатной мастерской»? Тогда тебе придется переделать только два слова. А заодно сохраним кое-что от здешней радости. — Вильям протянул Кэлвину долларовую бумажку. — Сдачу оставь себе.
Кэлвин протестующе поднял руку:
— Нет, мастер, я не за деньги. Мне нужна практика. Вот если бы вы разрешили мне время от времени где-нибудь тут рисовать. Дома мне просто негде.
Прежде чем Вильям смог ответить на его просьбу, со всех сторон на него посыпалось:
— А бильярд можно поставить?
— Можно задарма взять автопроигрыватель…
— А мы каждый вечер сможем устраивать клубные заседания?
— Да пошел ты со своими заседаниями. Я плясать хочу!
— А нельзя назвать «Радостный клуб и печатная мастерская»? — предложила Лоретта.
— Я лучше придумал: «Ястребиное гнездо»! — перебил ее Джетро.
— Угу, — одобрил Фрэнк. — Чтобы другие коты знали, что место уже забито.
Тревожные морщинки снова появились на лице Вильяма. Стряхнув со своего рукава дюжину чужих рук, он скомандовал:
— Хватит давить мне на психику! Погалдели — и будет. Это и тебя, между прочим, касается, Лу.
— Послушай, Вильям, — обиженно возразила Лоретта, — если бы не я, не видать тебе этого дома как своих ушей.
— Я знаю, Лу, — согласился Вильям. — Я действительно многим тебе обязан. Без твоей помощи я бы до сих пор сидел у мамы на поводке. Может быть, до конца своей жизни. — Вильям вновь улыбнулся, заметив, что Кэлвин уже принялся соскабливать буквы с окна. — Конечно, твои друзья могут приходить сюда, если хотят. Но давай сначала посмотрим, как у нас пойдут дела, а потом сделаем вам вывеску. Вопросов нету у Лоретты?
— Убедил, братец Билл, — ответила Лоретта, хотя в глубине души испытывала некоторые сомнения. Достаточно одного маленького ЧП, и Вильям может выставить их всех за дверь. А ведь эти ребята на многое способны. Лоретте хотелось намекнуть брату, что с этими уличными мальчишками ему придется запастись терпением. Он не привык к ним, так как в их возрасте сидел дома. Он не понимал, что как бы они ни вели себя поначалу, он должен доверять им, и тогда в конце концов они станут нормальными людьми.
— Главное для меня сейчас, — продолжал Вильям, — наладить дело. Ничто не должно этому мешать. Потому что, если моя работа не будет окупаться, нам будет не из чего платить арендную плату.
— Так чего же мы ждем? — воскликнул Фесс, до этого молча любовавшийся массивным металлическим станком, стоявшим на тротуаре.
— Да, черт возьми! — поддержал его Джетро. — Давайте втащим эту бандуру.
Вильям отпер дверь. Мальчишки, сгрудившись возле станка, с трудом подняли его и, кряхтя от натуги, потащили внутрь дома. Джетро, отойдя в сторону, командовал ими:
— Эй, впереди, выше поднимай! Куда заваливаете, изверги! Я тебе споткнусь! Под ноги смотрите, гориллы!
— Вильям, можно, ключ будет у меня? — спросила Лоретта у брата.
— Не мешай мне сейчас, — рассеянно ответил ей Вильям. — Ребятки, давайте его в дальнюю комнату. Вон к той стене.
— Можно мне ключ? — повторила Лоретта, не желая, впрочем, испытывать терпение брата.
Вильям посмотрел на сестру таким взглядом, что Лоретта тут же поняла: она добилась как раз того, чего не желала.
— Нет, — ответил Вильям. — Я не хочу, чтобы в мое отсутствие здесь кто-нибудь находился. Я подписал договор об аренде. А значит, отвечаю за все, что здесь творится… Поаккуратнее, ребята! Не волочите его по полу. Если устали — поставьте, передохните, а потом осторожненько поднимите и тихонечко…
Лореттина мечта о клубе сбылась, но тут же пришло разочарование — какой-то станок Вильяму был дороже родной сестры.
Когда Вильям с мальчишками и с печатным станком исчезли в дальней комнате, Лоретта оглядела переднюю залу. При дневном освещении она была похожа на пещеру, темную, пустую и холодную. Может быть, поэтому почти все ушли вместе с Вильямом, а не столпились радостной гурьбой, как представляла себе Лоретта, вокруг пианино и ее самой.
Пианино стояло на своем прежнем месте, большое, черное. Днем оно уже не производило того впечатления, что в сумерках, когда Лоретта впервые увидела его. Корпус его был исцарапан. Подойдя ближе и открыв крышку, Лоретта обнаружила, что нескольких клавиш не хватает, а остальные были пожелтевшими и грязными. Лоретта дотронулась до одной из клавиш. Та отозвалась дребезжащим, фальшивым звуком.
Лоретта потерянно огляделась. Вместе с ней в большой комнате остались только девочки: Шарон, Джоэлла и Флоренс. Вид у них был скучающий, недовольный.
— Давайте споем, — с надеждой в голосе предложила Лоретта.
— Да ну-у! — выпятила нижнюю губу Джоэлла. — Я хочу послушать какую-нибудь музыку и потанцевать.
— Здесь же нет проигрывателя, — заметила Флоренс, высокая тощая девица в брюках и с короткой мальчишеской стрижкой.
— Здесь вообще ничего нет, — уточнила Шарон. На ее лице было написано отвращение. Лоретта так и не поняла, к чему она его испытывала: к состоянию, в котором находилось помещение, или к собственному своему состоянию.
— Пойдем выпьем где-нибудь газировки. Там, где можно посидеть и послушать музыку, — предложила Флоренс.
— У нас же есть собственная музыка! — Лоретта была в отчаянии. Она попыталась играть, но пианино откликнулось на ее попытку новыми фальшивыми звуками. Надо запомнить сломанные клавиши и стараться не нажимать на них во время игры, подумала Лоретта.
— Ты называешь это музыкой? — рассмеялась Шарон. — По-моему, так орут голодные кошки, сидючи на заборе.
Лоретта решила показать им, на что она способна, и воспряла духом. Она заиграла свой сольный номер, последнее, что она разучила за те полгода, которые занималась музыкой, — самое начало бетховенской «Лунной сонаты». Она боялась, что уже давно забыла ее, но оказалось, музыка до сих пор оставалась у нее в памяти. Она боялась также, что старое пианино не послушается ее, но начало сонаты пришлось главным образом на черные клавиши. Все они были на месте, рождая чистые, как кристалл, унылые, как лунный свет, и прекрасные, как поэзия, звуки.
Где-то в середине она все же сфальшивила, и Джоэлла захихикала, но это лишь укрепило решимость Лоретты доиграть до конца. Закончив, она выжидательно посмотрела на девочек. Вид у тех был беспокойный, неловкий, точно им не хотелось реагировать на то, что они не понимали.
— Милочка, это же никакая не музыка, — наконец произнесла Шарон. — Ты когда-нибудь видела, чтоб под такое танцевали?
— Черт знает что! Какой-то похоронный марш! — добавила Джоэлла.
Но тут появился Фесс.
— Неслабо, Лу, — сказал он. — В этом есть душа.
При всей своей неприязни к Фессу Лоретта была готова тут же расцеловать его. Но прежде чем она успела это сделать, Фесс добавил:
— Но это душа белого. У тебя ничего не выйдет на этом пианино, пока ты не вложишь в него черную душу.
Теперь Лоретта готова была расплакаться. Она даже не знала, что такое «душа», и уж тем более не могла отличить «белую» душу от «черной». А Фесс намекал ей на то, что одна из них — хорошая, а другая — плохая.
Осудив Лоретту так же неожиданно, как похвалил, Фесс удалился в маленькую комнату, а девочки быстро направились к входной двери.
— Давай посмотрим, что делают мальчики! — бодрым голосом воскликнула Лоретта.
Из всех ее предложений за день это оказалось самым удачным. Джоэлла, Флоренс и Шарон обернулись разом, словно близняшки Кларис и Бернис, будто соединенные невидимыми нитями. Очевидно, мальчишки были тем предметом, к которому все трое проявляли одинаковый интерес.