Напряжение достигло высшей точки. Я опять попросил слова и рассказал о том, как вчера был встречен тостами и как танцевал с ними на фиесте. Могу ли остаться, чтобы жить, как они, чтобы помогать им, насколько хватит сил? Группа юношей и молодых мужчин отозвалась одобрительными выкриками и затем — аплодисментами! Я выиграл. Вперед выступает секретарь по связям и объявляет: я могу на острове остаться, а синдикат обязуется мне помогать.
Мой сон стал действительностью. А затем наступил праздничный момент. Главный секретарь подает мне руку, по боливийскому обычаю мы обнимаемся и похлопываем друг друга по спине. Затем выступает вперед секретарь по связям, с которым мы также обнимаемся, потом секретари по делам правосудия, воспитания и школьного образования, сельского хозяйства и т. д. Этот обряд я проделал со всеми взрослыми мужчинами, с юношами же обменялся сердечными рукопожатиями. Застывшие лица оттаяли и озарились улыбками. У молодых открытыми и сердечными, у старых сдержанными и едва заметными. Забегая вперед, скажу, что прошло почти три недели, пока лед был окончательно сломан, мне начали улыбаться даже старики и со мной заговорил старейший житель деревни, стодвадцатилетний дед Сантос Рома, живая хроника всего, что происходило на острове.
С собрания я возвратился в превосходном настроении. Остров мне казался самым красивым местом, а его жители самыми хорошими людьми на свете. Вернувшись в асьенду, я простился с владельцем моторной лодки из Уатахаты, который меня привез, и в течение минуты мы махали друг другу, пока лодка не исчезла за поворотом. Я остался на острове среди индейцев один, лишь с переводчиком — от ближайшего места на материке нас отделяло двадцать километров воды.
От берега до асьенды нас провожали уже знакомые, главным образом молодые люди и дети, которым пришлись по вкусу мои конфеты, подлинная редкость здесь, где даже обычный сахар — недостижимое лакомство. Секретарь по связям уже ждал нас во дворе и передал мне ключ от комнаты, которую предложил нам синдикат. Поскольку комната была запущена, мы решили первым делом привести ее в порядок, чтобы жить по возможности в чистоте и удобстве.
Тогда меня впервые стали называть «вирахоча». Это обычное здешнее обращение к белому, однако оно имеет двоякий смысл. Во-первых, это имя давнего божества, якобы бородатого и с белым лицом, которое, как рассказывает предание, вынырнуло из озера Титикака, дабы помочь индейцам и научить их самым разным вещам. Во-вторых, обращаясь так, индейцы подчеркивают различие с теми белыми, которые им безразличны или даже по какой-то причине не нравятся. Таких называют испанским словом «гринго».
Убирать помещение помогали пожилая женщина и ее муж, супруги Суксу, которые жили возле асьенды, в домике, где раньше жила индейская прислуга. Будучи смотрителями и хранителями асьенды, Суксу сочли своей обязанностью нам помочь. Остальным даже в голову не пришло приложить к чему-нибудь руки, они оставались в роли наблюдателей и с интересом смотрели, как этот новый белый трет пол, вероятно, Уже несколько лет не знавший воды. Обращаясь здесь к пожилому мужчине, обычно называют его тата — отец, а пожилую женщину называют мама — мать. Когда я употребил это обращение, мама Суксу тотчас начала называть меня нинито, то есть сынок или детка; так она обращалась ко мне до самого конца моего пребывания на острове.
Картошку мы сгребли в угол под лавку, так как индейцы по таинственным причинам не разрешили ее убрать из комнаты. Иногда картошка была у нас в двух местах, поскольку в угол возле двери мы тоже насыпали для себя кучу картошки и оки, которые купили для своей кухни. Картофель тут нескольких сортов: желтый, красноватый, черный (с поверхности) и затем еще темно-фиолетовый (и снаружи, и внутри). Ока, которая, как и картофель, один из основных местных продуктов питания, продолговатый, желтоватый и розоватый корень, немножко похожий на молодые побеги бамбука. На вкус она очень приятная, чуточку кисловатая, это один из вкуснейших растительных гарниров, которые я когда-нибудь пробовал.