Вспомнив о Келли, он почувствовал, как в сердце нарастает гнев. Почему она так упорно отказывается отдать ранчо в обмен на особняк? Неужели не в состоянии понять, что может продать дом за такие деньги, которых ей не истратить за всю жизнь? Что за идиотское упрямство? Ведь она и малейшего понятия не имеет о том, как правильно управляться со скотом, а за ранчо уцепилась всего лишь потому, что вдолбила себе в голову, что ей нравится жить поближе к земле.
И все же он не мог винить ее за желание заполучить «Рокинг-С»; он ведь и сам жаждал владеть этим ранчо. И оно должно достаться ему – так или иначе.
На следующий день в доме появился шериф.
– Вы не знаете, был ли у кого-нибудь повод стрелять в вас? – спросил представитель закона.
– А как вы сами считаете? Последние восемь лет я был охотником за преступниками, – с нескрываемым сарказмом огрызнулся Калеб.
– Ну что ж, поищем еще.
Больше четырех дней в постели Калеб выдержать не смог. Пару раз заходил доктор, осматривал раны, сообщил, что они еще воспалены, но чисты, подвесил правую руку Калеба на перевязь, чтобы поврежденный участок не испытывал лишних нагрузок, уверил, что жар скоро спадет, и порекомендовал пить побольше воды.
Калеб хмыкнул в ответ и принялся литрами хлестать пиво.
Проклиная все на свете, он умудрился натянуть штаны и всунуть ноги в ботинки при помощи одной руки. С рубашкой дело обстояло намного тяжелее, и он, промучавшись более пяти минут, отшвырнул ее в сторону; вслед за ней последовала и перевязь.
Он наскоро причесался, скривившись при виде своего отражения в зеркале, и вышел из комнаты.
Из коридора услышал, как Келли что-то напевает, и решил, что она на кухне – готовит завтрак.
Калеб медленно, мучительно медленно спустился по лестнице. Весь правый бок горел, будто смазанный дегтем; пролежав четыре дня в постели, он чувствовал слабость в теле и страшное головокружение.
Увидев его в дверном проеме, Келли мгновенно прекратила петь.
– Что ты здесь делаешь? – резко бросила она. – Тебе следует быть в постели.
– Мало ли что мне следует делать, – ответил Калеб, с трудом усаживаясь за стол. – Кофе горячий?
Обреченно вздохнув, она взяла чашку и со стуком поставила на стол. Однако кофе наливала уже аккуратнее.
Калеб криво ухмыльнулся.
– Спасибо.
Келли взглянула на него, искренне недоумевая, как он может пить такой кофе – черный, как воплощение греха, и раскаленный, как пекло, ожидающее грешников.
А взгляд ее непроизвольно скользнул ниже по его телу, отмечая и ширину плеч, и великолепный рельеф мышц, и отсутствие перевязи, рекомендованной доктором. Она собралась было сделать ему замечание, но по здравом размышлении передумала. Если не считает нужным ее носить, пусть не носит, – его дело.
Глядя, как он отхлебывает кофе, Келли отметила, что голубая фарфоровая чашка кажется удивительно хрупкой в его огромной ладони. Непроизвольно в памяти всплыло, как эта ладонь погружалась в ее волосы…
Усилием воли она прогнала эти воспоминания и стала рассматривать его лицо, замечая легкие морщинки, которыми боль и усталость отметили его глаза и рот. Ему и правда не стоило вставать с постели, подумала она, тут же подивившись, что это по-прежнему волнует ее.
Отвернувшись от стола, она принялась замешивать тесто для оладий.
Калеб исподтишка наблюдал за ловкими движениями девушки, размышляя, какие подобрать слова, чтобы она его правильно поняла. Он мучительно раздумывал, как разрушить разделяющий их барьер и как в конце концов убедить ее отдать ему ранчо.
Она неспешно накрывала на стол; запах ее тела смешивался с ароматами жарящегося бекона и кофе – и он вдруг почувствовал, как в нем вновь крепнет желание обладать ею. Снова захотелось обнимать ее, целовать, ласкать – и тем еще больше разжечь свою страсть. Поцелуи ее были слаще меда, целительней чашки горячего кофе холодной зимней ночью, опьяняли сильнее бренди…
Келли села напротив Калеба, стараясь не встречаться с ним взглядом. Была суббота. Если бы Калеба не ранили, если бы не обнаружила она письмо Дункана Страйкера, то сегодня бы состоялось их бракосочетание…
На следующий день после покушения на жениха она отправилась в город и сообщила отцу Карделле, что свадьба отменяется. Потом зашла проведать Фанни. Толстушка нежно закудахтала, заключив девушку в материнские объятия. Келли не могла больше сдерживаться, разрыдалась на уютном плече Фанни и обрушила на нее свою новость.
Добрая Фанни выслушала ее спокойно, не перебивая, не вмешиваясь с советами и не принимая ничьей стороны, позволяя Келли обдумать все самой, и когда высохли слезы, Келли окончательно поняла, что хочет оставить ранчо себе. Права или не права была когда-то ее мать, но она заработала это ранчо, и теперь оно будет принадлежать Келли. А что тут такого? Владеют же ранчо другие женщины – и успешно справляются с хозяйством; значит, и она сможет.
Келли подняла взгляд, услышав, что Калеб отодвигается от стола.
– Ты поможешь мне надеть рубашку?
– Куда это ты собрался?
– Прогуляюсь.
– Считаешь, тебе стоит выходить?
– Мне необходимо выйти из дома, Келли, – ответил метис. – Не могу я все время торчать тут как в клетке. Так ты поможешь мне или нет?
Коротко кивнув, она встала из-за стола и прошла за ним в комнату. Он бросил ей темно-серую рубаху, и Келли помогла ему просунуть руки в рукава, а потом застегнула пуговицы. Если бы сегодня они поженились, она, наверное, гораздо охотнее сейчас бы его раздевала, подумала Келли и почувствовала, как жарким огнем полыхнули щеки.
– Келли…
Она подняла голову, их взгляды встретились, и Келли интуитивно поняла, что в эту секунду Калеб думает о том же. На секунду, показавшуюся вечностью, Келли застыла, не в состоянии ни двигаться, ни думать. Она неотрывно смотрела в глаза Калеба Страйкера, где не было ни боли, ни обиды, ни злости, а только страсть и желание.
Сердце ее бешено забилось, грудь наполнилась сладким томлением. Келли вдруг почувствовала, что странно ослабела, что ей стало тяжело дышать. Глаза Калеба были темно-серыми, словно грозовые тучи, но горели серебряным огнем, и это пламя, казалось, вот-вот поглотит ее.
– Сегодня мы должны были пожениться, Келли, – хрипло произнес он тихим низким голосом.
– Я помню.
Он склонился к ней, здоровой рукой обхватил за талию и притянул к себе.
– Только один поцелуй, – прошептал он.
Не в состоянии противиться бархату его голоса и жару глаз, она прильнула к нему. Ресницы сомкнулись, губы соединились с его губами. Она почувствовала вкус кофе, вкус сладости и горечи и, обхватив руками шею Калеба, растаяла в его объятиях. Калеб тихо застонал; желание переполняло его, призывая взять ее прямо сейчас, немедленно. На мгновение пришла мысль, что зря он не уничтожил ту злосчастную приписку к завещанию прежде, чем она смогла ее обнаружить. Как все было бы просто! Они бы поженились, и она никогда ничего бы не узнала. Но он, как дурак, несмотря на дурное предчувствие, взял завещание с собой в город, дабы узнать, имеет ли оно еще силу. Хоуг заверил его, что имеет. Калеб подумал, что если бы скрыл правду от Келли, то вообще не было бы нужды жениться на Келли. Но… это было бы слишком низко – даже для него. К тому же он действительно хотел взять ее в жены, хотя и понимал, что вряд ли сможет ее убедить в этом теперь.
С ненасытной жадностью он завладел ее ртом и, упиваясь вкусом ее губ, увлек Келли к постели. Он хотел ее, жаждал ощущать под собой ее тело – нежное и страстное. И хотел, чтобы она стала его женой.
Поддерживая спину Келли рукой, он положил ее на матрас, затем опустился рядом, стараясь не обращать внимания на пронизывающую боль.
Под его нескончаемыми поцелуями Келли негромко застонала. Он прижал ее к себе; тела их сплелись. Она прильнула к нему, мягкая и гибкая. Господи, подумал Калеб, похоронить бы всю прошлую боль, весь застарелый гнев, все детские страхи, забыть о них, упиваясь сладостью этого тела, пережить бы то, что испанцы называют «маленькой смертью», – и вновь обрести себя в ее объятиях!