"Баранов не весьма говорлив, сух покуда не познакомится, но объясняется всегда почти с жаром, особенно о том, что его занимает. Он не лёгок на знакомство, но для друзей своих ничего не пощадит… Совершенное бескорыстие не первая в нём добродетель. Он не только не жаден к собиранию богатств со вредом ближнего, но и праведное стяжание своё охотно уделяет отсутствующим знакомым своим, претерпевающим недостаток. Твёрдость духа его и всегдашнее присутствие разума суть причиною, что дикие без любви к нему уважают его… и дивятся, что столь предприимчивые дела могут быть исполняемы человеком столь малого росту: Баранов ростом ниже среднего человека, белокур, плотен и имеет весьма значущие черты лица, не изглаженные ни трудами, ни летами." 16 Баранов всё более активно расширяет сферу влияния компании, от года к году посылая промысловые партии всё дальше от Кадьяка, где располагалась его основная база.
По мере продвижения русских промысловых партий к югу, тлинкиты принимали их всё более и более неприветливо. Кроме того, что партовщики опустошали их традиционные охотничьи угодья, индейцев раздражало и то, что в состав этих партий входили не только кадьякцы (Коняги, Эскимосы-Кониагмиуты) и Алеуты, но и их традиционные враги – Эскимосы-Чугачи. Сами же Тлинкиты в тот период весьма активно расширяли на севере собственную сферу влияния, включив уже в неё, например, индейцев-эяков ("угаленцев"). 17 Всем этим и объясняется тот факт, что если первые встречи с русскими мореплавателями, посещавшими их земли с исследовательскими и торговыми целями, проходили у тлинкитов мирно, то открытие на их территории активного промысла и строительство там опорных баз компании быстро привело к вооружённым столкновением. Первое из них, впрочем, не было связано с этими причинами. Оно являлось, скорее, не осознанным актом сопротивления, а произошло в результате случайной встречи русской экспедиции с одним из тлинкитских военных отрядов.
В мае 1792 г. А. А. Баранов выступил с Кадьяка на двух байдарах с 30 русскими промышленниками в сопровождении партии кадьякцев на 150 байдарках. Обойдя берега Чугацкого залива (зал. Принс-Вильям), он "примирил, переписал и аманатил на человеколюбии основанными средствами без малейшего кровопролития 3 главныя жила." 18 На о. Нучек (Тхалха, Хтагалук, Хинчинбрук) в заливе Константина он встретился с Г. Г. Измайловым на судне "Симеон". Отправив байдару с частью своих людей вместе с кадьякскими партовщиками "осмотреть остров Сюклю [Монтагью] и другие вблизи островка, где бы более рыбного корма запасти можно было для зимовки", Баранов разбил лагерь на берегу залива. П. П. Дорошин позднее слышал от старожилов, что лагерь этот располагался "в южной стороне Константиновской гавани… на невысоком островку, покрытом торфяником и мелким лесом, и лежащем при входе в залив Нучек… островок этот соединяется с островом Хтагалук естественной плотиной, шириной сажен 25, а длиною более версты. Эта плотина состоит из валунов и галек, нанесённых сюда прибоем волн, разбивавшихся о риф." 19 Позднее сюда был перенесён Константиновский редут, располагавшийся во времена Баранова "на противоположном берегу гавани, у подошвы крутого и возвышенного берега."
В лагере вместе с А. А. Барановым оставалось 16 русских и некоторое количество кадьякцев. С утра Александр Андреевич намеревался посетить "лежащей в море островок Очок" и повидаться там с "укрывающимися от колюж достойными чугачами". Имея при себе около 20 чугачских заложников-аманатов, Баранов не опасался нападения и, вопреки обыкновению, не укрепил своего лагеря: заготовленные для этой цели рогатки были брошены на одной из прошлых стоянок.
В ночь с 20 на 21 июня 1792 г. лагерь Баранова был внезапно атакован эяками и тлинкитами из Якутата, выступившими в поход чтобы отомстить чугачам за их прошлогодний набег. Хотя военный отряд насчитывал в своём составе не более полутора сотен воинов, не располагавших огнестрельным оружием, они решились напасть на стоянку русских, которую вначале приняли за становище чугачей. Но и разобравшись в своей ошибке, индейцы всё же "поиспытать сил своих отважились, зная притом, что много есть богатства с нами", – писал после боя Александр Андреевич. 20
Индейцы подобрались к спящему лагерю в излюбленное ими для нападений время: "в самую глубокую ночь пред зорёю". Хотя в карауле и стояли пять человек, но "за мрачностию ночи" тлинкитов заметили только когда те были уже в десяти шагах. Со всех сторон ворвались индейцы в лагерь, пронзая копьями палатки и выбегающих оттуда полусонных людей. Шагнув из ночного мрака в своих диковинных доспехах, они казались русским "подлинно… страшнее самых адских чертей". Ружейная стрельба не могла сдержать их натиска, "ибо одеты они были в три и четыре ряда деревянными и плетёнными куяками и сверху ещё прикрывались лосиными претолстыми плащами, а на головах [имели] со изображением лиц разных чудовищ претолстыя шишаки, коих никакие ни пули, ни картечи наши не пробивали." 21 Русские стали было метить по головам, но и тут пули были бессильны против этих страшных неприятелей. Положение Баранова было тем более опасным, что больше половины из его людей было новичками, которым не приходилось ещё попадать в подобные переделки. Тлинкиты же, "наблюдая совершенный порядок в движениях по голосу одного повелевающего стройно к нам приближались, а часть толко отделённая бегала туда и сюда, причиняя вред нам и иноверцам." Баранов выбежал со сна в одной рубахе, которая тотчас оказалась проколота индейским копьём (в письме Г. И. Шелихова иркутскому генерал-губернатору И. А. Пилю говорится даже, что "Баранов… был близ конца жизни… со сна выскочив… в одной только колчужной рубашке, которая проколота копьём" 22). Вокруг градом падали стрелы. Чугачи и кадьякцы, видя, что их оружие бессильно против доспехов тлинкитов, в панике бросились к байдарам и поспешно отвалили от берега, а те из них, кто остался на берегу, "теснясь в нашем стане отнимали действие рук". Александр Андреевич метался по лагерю, ободряя людей и руководя огнём из однофунтовой пушки, которую перетаскивали "на все стороны, где опасности более настояло." Но даже три залпа из этого орудия не могли опрокинуть рвущихся вперёд тлинкитов: "Два часа они стояли и мы огонь по них производили до самого разсвета." И новички-казары и бывалые старовояжные держались с равной стойкостью, отражая упорный натиск индейцев. Особенную неустрашимость, отмеченную Барановым, проявил Фёдор Острогин.
Тлинкиты отступили лишь когда к берегу причалила присланная Г. Г. Измайловым байдара с вооружённой подмогой. Они отошли, унося своих раненых и уводя 4 из чугачских аманатов: мальчики подумали, что на лагерь напали их соплеменники чтобы отбить заложников, а потому сами бежали в сторону нападавших, угодив в руки своих исконных врагов. Баранов подсчитал потери. Из русских погибло двое: в самом начале боя был убит барнаулец Котовщиков, а спустя две недели умер от ран тюменец Поспелов. Кадьякцев погибло 9 человек и 15 было ранено. Тлинкиты, отступая, оставили на поле боя тела 12 своих воинов. В руки русским попало несколько комплектов боевых доспехов – один был затем отослан Охотскому коменданту, а другой подарили Г. И. Шелихову. Подобрали смертельно раненого индейца, который успел сообщить о подходе к Нучеку ещё десяти боевых каноэ, собранных для похода на кенайцев (атапаски-танайна). Известие это обеспокоило Баранова. Он послал людей разведать намерения отступившего неприятеля. Выследить индейцев было нетрудно: они выносили своих раненых и по каменистой земле острова на две версты протянулись "широкими дорогами" кровавые полосы. По этому-то кровавому следу партовщики и вышли к потайной стоянке нападавших. Моросил дождь. Сквозь утренний туман, низко стелившийся над волнами, промышленные рассмотрели очертания удаляющихся прочь шести байдар, "наполненных отборными варварами." Встревоженный Баранов поспешил с возвращением на Кадьяк, опасаясь внезапного вторжения колошей в Кенайский залив.