Роб Макгрегор
Индиана Джонс и Хоровод великанов
(Индиана Джонс – 2)
Перевод с английского Александр Филонов
Если ты хочешь украсить могилу убитых мужей отменно прочным сооружением, пошли к Хороводу Великанов…
Гальфрид Монмутский, «История бриттов» [1]
За плечами Мерлина стоит уходящая в туманное прошлое цепь друидов, а ей предшествуют шаманские культы раннего палеолита, простирающиеся во тьму на двадцать-тридцать тысячелетий. Но и здесь не найдем мы начала; правду сказать, кажется, будто нет здесь ни начала, ни конца, а лишь безграничная Тайна…
Николай Толстой, «В поисках Мерлина»
1. Коробка с сюрпризом
Лето 1925 года
Куда бы он ни устремил свой взор – повсюду были мрачные фигуры, облаченные в просторные, полощущиеся на ветру черные балахоны; лица их тонули в густой тени накинутых на головы капюшонов. Воздух рокотал от монотонных, ритмичных песнопений, накатывающихся мерным прибоем – бесконечно, неумолчно, доводя до помешательства.
Он вглядывался сквозь серую пелену, пытаясь угадать, куда же его занесло. Заря – но вот утренняя или вечерняя? Закат сейчас или рассвет? Эта неопределенность встревожила его. Ясно только, что дело происходит в каком-то подобии храма – круглого, лишенного крыши, чьи колоссальные колоны почти касаются низко нависших свинцовых небес.
Он был здесь явно не на месте и не к месту. Он на голову возвышался над всеми и единственный не был облачен в балахон. Опустив глаза, он увидел, что раздет донага, и тут же понял, что стоит на плоском камне, потому-то и возвышается над другими.
Но зачем он здесь?! И как тут очутился?
Теперь все обратили взгляды к нему. Речитатив нарастал, всеохватный рокот сотрясал грудь… Зачем они надвигаются? Почему он не может шевельнуть ни рукой, ни ногой? Отчего все тело будто налито свинцом?
Человек, стоявший впереди всех, указал на него.
– Джонс, мы знаем, что ты идешь. Знаем, что ты идешь.
Вот оно! Слова речитатива!
И они хлынули на Инди черным потоком; края метущих землю одежд развевались у щиколоток. Он затравлено озирался в поисках хоть какого-то пути к бегству. Руки молотили воздух, ноги мелькали с невероятной быстротой, но не могли унести его с места. Должно быть, его чем-то опоили – но кто они такие?!
Он молниеносно оглянулся. Настигают! Бежать! Бежать! Скорей! Легкие лихорадочно впивали рвущийся из груди воздух. Перед ним замаячило плотоядно оскаленное лицо, небо накренилось, колонны обрушились…
И тут он проснулся, конвульсивно дергая руками, лягаясь и сдерживая готовый сорваться с языка вопль.
Инди судорожно передохнул и огляделся, все еще слыша гудящий в ушах неумолчный речитатив. Поморгав глазами, он мало-помалу сориентировался. Поезд. Ну конечно! Стук вагонных колес навеял мысль о мерном речитативе; а еще кто-то колотит в дверь купе. Сев, Инди провел рукой по взмокшему лбу.
– Кто там?
Стук прекратился. Дверь открылась, и в нее заглянул щуплый седой англичанин в костюме кондуктора.
– Мистер Джонс? Извините, что побеспокоил.
– Ничего страшного. – Инди потер лицо. – А в чем дело?
– Это передали для вас на последней станции. – Кондуктор протянул пакет.
– А вы уверены, что именно мне? – Инди осмотрел плоскую четырехугольную коробку, обернутую в белую бумагу, с подсунутым под тесьму конвертом. На конверте значилось: «Инди Джонсу». – Да, пожалуй, второго такого здесь не сыщешь.
Он поблагодарил кондуктора. Тот блекло улыбнулся, кивнул и удалился.
Инди повертел пакет так и эдак. Вроде бы коробка конфет. Если потрясти, внутри что-то гремит. Поднеся ее к носу, Инди учуял слабый запах шоколада. «И кому же, интересно, пришло в голову прислать мне шоколадные конфеты?» – гадал он, вытаскивая из конверта листок с машинописным текстом:
Приятного путешествия и успехов на новой работе.
Генри Джонс-старший
Инди недоуменно заморгал и перечитал записку. Что за чертовщина?! Откуда отцу знать, что он едет именно этим поездом? И с каких это пор отец надумал слать ему телеграфом сладости? За последние два года они и словом не перемолвились – с той самой поры, как Инди его проинформировал, что отказался от изучения лингвистики в пользу археологии – а тот обозвал этот шаг безрассудным вероломством.
И тут нахмуренный лоб Инди разгладился, на губах заиграла улыбка. Ясное дело, это Шеннон, больше некому! Джеку Шеннону известно об отношениях старшего и младшего Джонсов, а посылка – идиотская шутка, как раз под стать Шенноновскому извращенному чувству юмора. Покачав головой, Инди положил листок на коробку.
Устремив взгляд за окно, где проплывали нескончаемые, унылые до серости сельские пейзажи, он погрузился в воспоминания о последней ночи в Париже. В воздухе ночного клуба висело синеватое табачное марево, а на подмостках, раскачиваясь в такт музыке, пела негритянка. И ее глубокий, бархатный голос, и аккомпанирующий из полумрака в глубине сцены нежный корнет-а-пистон сливались в идеальном согласии. Едва отзвучали последние ноты песни, сменившиеся аплодисментами зрителей, как рослый, нескладный, украшенный копной растрепанных волос и козлиной бородкой корнетист покинул подмостки. Пробираясь между столиками он пожимал руки, кивал и улыбался на все стороны. В конце концов он завершил свой путь, опустившись в кресло у столика в самом дальнем от сцены углу.
– Джек, ты сегодня просто великолепен! Ты и Луиза, – сказал Инди.
– Спасибо. За последние полгода мы сработались по-настоящему.
– Я буду скучать без вашей музыки.
Шеннон внимательно пригляделся к нему.
– Я не в претензии, что ты хочешь уехать. Жизнь тут стала чересчур суматошной. Все переменилось. – Он подался вперед, чтобы прикурить от стоящей на столе свечи. – Порой оглядишься – а в «Джунглях» ни одного парижанина, сплошные туристы. Что ни ночь, то новые посетители. Завсегдатаи появляются в самую последнюю очередь – если вообще рискуют сюда заглядывать.
– Не забывай, что я в любое время встречу тебя с распростертыми объятьями, – Инди надел свою любимую фетровую шляпу.
– Не исключено, что я решу поймать тебя на слове. С удовольствием снова повидаю Лондон.
Инди очнулся от грез наяву и встряхнулся, сосредоточившись на окружающей обстановке. Сельские пейзажи сменились закопченными стенами фабрик и чадящими заводскими трубами; еще полчаса, и поезд прибудет на вокзал Виктория. Покинув Париж в начале недели, Джонс пару дней провел в Бретани, изучая местные мегалитические [2] руины. А сегодня утром пересек на пароме пролив и сел на поезд.
Сорвав оберточную бумагу, Инди увидел коробку французских конфет из Парижа.
– Неплохо сработано, Шеннон!
И уж хотел было поднять крышку, чтобы снять пробу, как поезд неожиданно затормозил у полустанка, и на пол с сиденья соскользнула книга. Инди наклонился, чтобы поднять ее. При падении книга распахнулась, открыв взору эпиграф, отпечатанный на первой станице: «Felix qui potuit rerum cognoscere causas».
– Счастлив, кому дано познать внутренний смысл вещей, – вслух произнес Инди и закрыл книгу и тут же рассмеялся про себя: написанный в восемнадцатом столетии фолиант был озаглавлен «Choir Gaur, Великий оррерий древних друидов, в просторечии именуемый Стоунхенджем» [3]. Вот и незачем искать разгадку смысла кошмара – перед тем как уснуть, Инди как раз читал эту книгу. Единственное, что его озадачило – почему плащи были черными? Он был совершенно убежден, что друиды ходили в белом. Но есть ли смысл требовать от снов исторической достоверности?
Поезд снова тронулся. Инди побарабанил пальцами по коробке, приподнял крышку и потянулся за конфетой. Лишь через миг до его сознания дошла неординарность того, что видят глаза и осязают пальцы. Вверх по кисти руки ползло нечто черное, мохнатое и отнюдь не шоколадное. Он вскрикнул, яростно затряс рукой и вытаращился на коробку. Конфет там было раз-два и обчелся, зато все свободные ячейки занимали огромные, с грецкий орех, пауки.