Что? Не может быть!В руках у солдата он вдруг заметил гранатомет, который не сразу разглядел в затухающем свете дня. Тревожное чувство не оставляло Беллока, он попытался понять, что происходит, но тут солдат снял каску и нацелил гранатомет на Ковчег, который уже вынули из ящика и поставили на каменную плиту.
— Стоять! — заорал Инди. — Одно движение, и я отправлю эту штуку обратно к Моисею.
— Джонс, ты меня удивляешь. Поразительное упрямство для жалкого наемника вроде тебя, — сказал Беллок.
Дитрих перебил его:
— Доктор Джонс, было бы нелепо рассчитывать на то, что вам удастся ускользнуть с этого острова.
— Все зависит от нашего с вами здравого смысла. Мне нужна девушка. Ковчег будет у нас только до тех пор, пока мы не сможем отплыть в Англию. Затем — забирайте его себе.
— А если мы откажемся? — полюбопытствовал Дитрих.
— Тогда Ковчег, а вместе с ним и кое-кто из нас, взлетят на воздух. Боюсь, Гитлеру это не понравится, — сказал Инди и начал пробираться поближе к Марион, которая в это время пыталась сбросить с себя веревки.
— Тебе очень идет немецкая форма, Джонс, — заметил Беллок.
— Тебе еврейские одежды тоже к лицу.
В этот момент что-то промелькнуло у Инди за спиной, Марион закричала, но поздно: капитан Молер набросился на него сзади, выбил оружие из рук и повалил на землю. Джонс — безрассудный смельчак, подумал Беллок — бросился на немца с кулаками, потом ударил его в пах. Капитан застонал и покатился по земле, но Инди уже окружили солдаты, и хотя он отчаянно сражался, противников было слишком много. Беллок покачал головой и слабо улыбнулся. Он взглянул на Инди, которого солдатам наконец удалось скрутить.
— Смелая попытка, Джонс.
Подошел Дитрих.
— Какая глупость, чудовищное безрассудство, — заявил он.
— Уж какое есть, — ответил Инди, все еще пытаясь вырваться из рук державших его солдат.
— Не бойся, я тебя быстро вылечу, — улыбаясь сказал Дитрих, вынимая из кобуры пистолет.
Инди взглянул на оружие, потом на Марион: девушка, зажмурившись, истерично всхлипывала.
Дитрих поднял пистолет и прицелился.
— Подожди! — грозно прозвучал голос Беллока, его лицо — зловещая маска в ярком свете прожекторов. Дитрих покорно опустил оружие.
— Этот человек много лет не давал мне спокойно жить, полковник Дитрих, хотя, признаюсь, иногда он меня забавлял. Я не против того, чтобы вы его отправили на тот свет, но до этого пусть испытает еще одно поражение — пусть поживет еще немного и увидит, как я вскрою Ковчег завета. Что бы там ни лежало, ему не дано будет узнать, никто ему не покажет, а ведь он мечтал об этом всю жизнь! Это будет достойная месть. А теперь привяжите его рядом с девчонкой. После того как я открою Ковчег, их обоих можно будет убрать. — Беллок засмеялся, и его смех зловеще разнесся в темноте.
Инди поволокли к статуе и привязали плечом к плечу с Марион.
— Инди, мне страшно, — прошептала она.
— Ничего удивительного, мне тоже.
Ковчег вновь тихо загудел. Инди увидел, как Беллок начал карабкаться вверх по ступеням, к алтарю. Почему-то его раздражала мысль о том, что этот полоумный француз коснется Ковчега, откроет его. А он? Неужели так и не узнает, что внутри? Человек всегда живет надеждой достичь заветной цели, и вот теперь, когда цель близка, на его долю пришлась только горечь поражения. Беллок, разодетый словно средневековый раввин, поднимался по ступеням к Ковчегу, а ему оставалось только смотреть.
— Если ты ничего сейчас не придумаешь, боюсь, нам придется умереть, — напомнила ему Марион.
Инди не ответил, что-то другое захватило его внимание: он вдруг услыхал гул — тихий, но вполне отчетливый, который казалось, шел от Ковчега. Что это могло быть? Он продолжал смотреть на Беллока, поднимавшегося все выше к каменной плите.
— Как же нам выбраться отсюда? — вновь задала вопрос Марион.
— Спроси у Бога.
— Ты считаешь, что сейчас подходящее время для твоих идиотских шуток? — Она повернула к нему усталые глаза. — И все же я люблю тебя.
— Любишь меня? — удивился Инди.
— Вот именно.
— Должен тебе сказать, что это взаимная любовь, — сообщил Инди, поражаясь самому себе.
— И обреченная, — добавила Марион.
— Ну, это мы еще посмотрим.
Беллок тихим, монотонным голосом начал распевать древнее иудейское заклинание, которое он вычитал когда-то в одном старинном пергаменте. Он поднимался все выше, и ему казалось, что Ковчег вторит его молитве. Гул становился ощутимей, слышней, постепенно заполняя собой темноту. Мощь Ковчега, безграничная мощь этой священной реликвии пронизывала Беллока, порабощая и подчиняя его себе. На верхних ступенях он помедлил, гул стал настолько сильным, что он больше не слышал своего голоса: только голос святыни звучал в тишине ночи, пронзая ее насквозь. Он взобрался на самый верх скалы и взглянул на Ковчег. Несмотря на древность, несмотря на пыль веков, он был прекрасен. И чем дольше Беллок смотрел на него, тем ярче становилось сияние, разливавшееся вокруг. Он стоял, не в силах оторвать от него взгляд, рассматривая херувимов, сверкающую золотую поверхность, и прислушиваясь к его голосу, который, отдаваясь внутри Беллока, заставлял вибрировать все его тело. Беллоку казалось, что он сейчас распадется на атомы и пространство поглотит его. Однако пространства не было, как не было и времени — существовал только Ковчег, вся его жизнь теперь зависела от этой принадлежащей Богу святыни.
Ответь мне. Открой мне свои тайны, поведай о смысле бытия.
Его собственный голос, казалось, шел не изо рта, а истекал из каждой клетки тела, а сам он как бы поднимался, парил над реальным миром, бросая вызов человеческой логике и презирая законы вселенной. Ответь мне. Говори со мной.Он поднял жезл из слоновой кости, всунул под крышку и надавил на него. Гул стал слышнее, Беллок уже не слышал, как взорвались внизу прожекторы, осыпав всех дождем битого стекла. Ответь мне. Ответь мне. Он все еще возился с крышкой, как вдруг почувствовал, что реальность исчезла, словно он никогда и не существовал раньше, до этого момента. Испарилось прошлое, ушли воспоминания, он слился с тишиной ночи, восстановив утраченную когда-то связь со вселенной: почувствовал, как плывут, расширяются и сжимаются небесные тела в самых отдаленных уголках космоса, как взрываются звезды и вращаются планеты, почувствовал таинственную непознаваемость бесконечности. Он перестал существовать. Беллока не стало, он слился с гулом, идущим из Ковчега, с голосом Бога.
— Он собирается открыть его, — сказал Инди.
— Этот шум, мне бы хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать его. Что это?
— Ковчег.
— Ковчег?
Инди молчал. Какая-то мысль крутилась в его мозгу, что-то важное, что непременно надо было вспомнить. Но что? Относящееся к Ковчегу — это точно, но что именно, он не знал.
На верхних ступенях каменной лестницы Беллок возился с крышкой. Лампы, вспыхнув, перегорели, даже диск луны, казалось, был готов распасться на части. Напряжение росло, ночная мгла — словно огромная бомба — грозила взорваться в любой момент.
Охваченный тревогой, Инди задавал себе все тот же вопрос.
Что? Что я должен вспомнить?
Крышка почти поддалась.
Взмокший в своих тяжелых одеждах, покрытый испариной, Беллок не выпускал из рук жезла, продолжая распевать заклинания, которые к этому моменту совсем потонули в грозном гуле Ковчега. Время настало, момент истины был близок — момент божественного откровения. Приложив последнее, решающее усилие, он наконец откинул крышку, и тут же яркий сноп света, вырвавшийся из Ковчега, ослепил его. Но Беллок не отпрянул, не бросился бежать, он даже не шелохнулся. Свет подействовал на него так же завораживающе, как раньше действовал гул. Все тело Беллока окаменело, и он застыл, словно изваяние. Откинутая крышка была последним, что он увидел.