Неспособность двух своих младших детей к учению Маргерит воспринимала как жгучее унижение. Некоторым утешением для нее служило только то, что племянник и племянница, дети ее сестры Луизы, оказались еще хуже.
Жак, денди, нахал, — поговаривали даже, будто он был исключен из лицея или, во всяком случае, подвергся дисциплинарному суду за то, что «улизнул» в один прекрасный весенний вечер. Некоторые видели его пьяного, поддерживаемого под руки двумя приятелями, которые и сами были в состоянии не намного лучшем. И вдобавок он склонялся к математике.
Марианна, настолько высокомерная или настолько близорукая, что никогда и ни с кем не здоровалась на улице, готовилась в Париже к конкурсу на право преподавания литературы в средней школе. Ходили, однако, слухи, будто она вращается в дурном обществе, — слухи, в которые трудно было даже поверить, — якобы она связалась с каким-то евреем, приехавшим из Венгрии. Не следовало, разумеется, чересчур доверять подобным россказням. Но, в конце концов, какие-то основания у них все же, без сомнения, были. Луиза выглядела не слишком гордой; Маргерит, ее сестра, старалась с ней не встречаться. Отчасти чтобы ее не обидеть. Отчасти также, чтобы избежать возможной заразы. Элен и Рене ничтожества? Возможно, зато они безупречны. Они себя не обесчестят, не собьются с пути.
Однажды от Жана пришло письмо, разорвавшееся как бомба. Письмо относительно длинное (целый листок, исписанный с двух сторон), к которому была приложена нечеткая любительская фотография: смуглая молодая женщина с длинным ожерельем держала на руках спящего младенца, совсем кругленького, в чепчике, обшитом лебяжьим пухом, — жена и дочь Жана, вступившего в брак, не поставив в известность мать.
Маргерит задумалась и промолчала.
6
Пасхальные каникулы 1933 года запомнились дочери Жана на всю жизнь. Погода стояла великолепная. По утрам мать будила девочку и вела ее осматривать достопримечательности Парижа.
О систематическом обходе музеев не было и речи. Речь шла о том, чтобы бродить по улицам, обнаруживая, как мало-помалу, а то и вдруг, один район сменяется другим, одна обстановка другой, как одна деревня переходит в другую.
Ибо в те времена каждый район Парижа был как бы особой деревней. В квартирке у опушки Венсенского леса, на проспекте Мишеля Бизо большой город не чувствовался, она была частью двенадцатого округа, спокойного, малолюдного, просторного. Правда, весной и летом, по воскресеньям, сюда приезжали на метро семьями, чтобы устроить пикник на широкой поляне возле Порт Доре, которую быстро вытаптывали до желтизны. Влюбленные катались на лодке по озеру. Но по будним дням лес посещали только немногие матери с детьми.
Дорога в Лес была хорошо знакома девочке, потому что она часто ходила по ней то с мамой, то с бабушкой. Но хотя маршрут как с одной, так и с другой оставался неизменным, прогулка все же оказывалась ничуть не похожей.
Гуляя с мамой, можно было рассчитывать на новые знакомства. «Хочешь, поиграем?» — такова была ритуальная фраза, произносившаяся при встрече с другим ребенком. Мама читала в тени, время от времени отрываясь от книги и бросая дочери улыбку.
Бабушка не желала рисковать и не допускала мимолетных содружеств, таких, однако, соблазнительных. Поэтому она полностью отдавалась девочке, беседовала с ней, придумывала тихие игры или предлагала ей небольшой урок ботаники. Они закусывали, сидя на скамье перед озером, глядя, как проплывают лебеди. Из своей черной клеенчатой сумки бабушка вынимала два хлебца, две плиточки шоколада, металлический помятый стаканчик и флакон с подсахаренной водой, согретой солнцем ясного дня. Девочка опьянялась чувством собственного послушания, у которого был легкий привкус скуки.
В тот год, на пасху, мама решительно повернулась спиной к лесу, чтобы отправиться на завоевание Парижа.
В квартале Бель-Эр, в квартале Пикпюс красивые прямые проспекты с широкими пустынными тротуарами представляли несравненные возможности для игры в серсо. Девочка убегала вперед, останавливаясь и поджидая мать, когда нужно было перейти улицу. Серсо играло роль лошади, с которой она беседовала, то подстегивая, подгоняя, то ненадолго придерживая.
Иногда они направлялись в сторону Берси. Трамваи на булыжной мостовой срывались с места, лязгая железом. Величественно проплывали под звучный топот пары мощных першеронов огромные бочки. В канавках застаивалась лиловая винная жижа. Они шли мимо лавок овернцев-угольщиков, — это был совершенно иной мир, до которого они гордо добирались пешком.