Какой-то юродивый на улице внезапно схватил за голую ножку девочку, которую мать держала на руках, и предрек мрачным голосом: «Этот ребенок умрет, не пройдет и года». Ничего такого не произошло, но Жермена часто плакала. По ночам она зажигала свет (газовый рожок), чтобы убедиться, что малютка еще дышит.
Это был период постоянных страхов.
Жан написал сказку и для потехи отослал ее в «Канар аншене». Были все основания думать, что эта попытка канет в редакционную Лету: у Жана не было ни связей, ни рекомендаций, ни знакомств, ни опыта.
Но нет. Сказка вышла в свет на следующей неделе, помещенная на видном месте и даже, если не ошибаюсь, в лестной для автора рамочке[3].
Это событие породило великую смуту в его душе и заставило все пересмотреть заново. Значит, давние честолюбивые помыслы, лелеявшиеся на улице Франклина, не были пустыми грезами: карьера журналиста и писателя действительно открывалась перед Жаном, у него действительно оказалось дарование. Он, вероятно, измерил в те дни всю глубину своей жертвы. Ибо, предпочтя зарабатывать на жизнь жене и ребенку, предпочтя повседневное нежное счастье, выпавшее на его долю, он навсегда, без сомнения, отказывался от того, для чего был явно создан.
Увы, нам никогда не приходит на ум, что самый рискованный момент — момент исполнения наших желаний. Жан, возможно, припомнил с грустью одну сказку, которую так любила в свое время комментировать Маргерит. Жили-были бедный старик со старухой, и случилось им оказать от чистого сердца услугу некой фее, переодетой нищенкой. В благодарность фея посулила им выполнить три их желания. Вот старики и призадумались. Что же пожелать? Молодость? Богатство? Красоту? Королевство? Тем временем, глядя на пустой стол, старуха и говорит: «Как бы мне хотелось доброго куска хорошей кровяной колбасы!» Глядь, а колбаса на столе. Старик разгневался: «Вот мы из-за тебя и потеряли первое желание. Хотел бы я, чтобы эта колбаса вцепилась тебе в нос!» Колбаса как прыгнет! И не оторвать. Старуха горько заплакала. Муж в смятении утешает ее: «Буду богат, закажу для нее золотой футляр». «Нет, нет! — умоляет старуха. — Избавь меня от этой беды!» Ну, старик и уступил: так что по третьему желанию колбаса исчезла. И остались они такими же бедняками, как были прежде.
Один возжелал духовной независимости, не подумав, что это влечет за собой потерю власти, денег, почестей. Другой, возмечтавший о славе, сетует, что нет у него ни искренней дружбы, ни любви. Жан хотел любви — и получил ее.
Он недолго предавался горьким мыслям. Но написал матери. И приложил к письму любительский снимок, где молодая женщина с длинным белым ожерельем склонилась к маленькой девочке, уснувшей у нее на коленях.
Ответ не заставил себя ждать, но Жан знал, до какой степени все в нем продумано. Мать просто писала, что будет счастлива принять у себя на отпуск «своих детей». Оборот тонкий — ибо, кого считала она «своими детьми»? Уж наверняка не Жермену, ей совершенно неизвестную, и, без сомнения, совершенно для нее неприемлемую, узнай она ее поближе. Жану, следовательно, предстояло это испытание: он должен был представить матери молодую жену вместе с ребенком. Что касается младенца, дело пустячное: тут не приходилось ничего опасаться. Маргерит безусловно растает перед девочкой, плотью от ее плоти. Но Жермена? Как должно умилить Маргерит дитя, чтобы оно послужило пропуском и охранной грамотой для своей матери!
Жан попробовал посмотреть на жену более критическим взглядом, чем ему доводилось до сих пор. Эта радость жизни, пленявшая его, эти простодушные высказывания, эта до невероятия спокойная совесть католички, регулярно омываемая от греха, — он пытался взглянуть на все это глазами, которыми, вполне вероятно, увидит Маргерит.
И тут несколько усомнился в уместности своего выбора.
Жермена с раздражающим доверием готовилась к путешествию в Пуатье, словно это была самая заурядная поездка. Она наглаживала простенькие платья, сшитые собственноручно, поспешно дострачивала хитроумные блузки, просторные и падавшие мягкими складками по моде тех лет, сочиняла на досуге летние одеяния для дочки, легкие и крохотные. Жан задумался всерьез. Он стал опасаться, что встреча окажется весьма трудной. Он очень внимательно перечитывал материнское письмо — так, как обычно вчитывались в редкие письма, прибывавшие на улицу Франклина, стараясь отыскать смысл, заключавшийся между строк, в умолчаниях.
Жермену раздражала (и никогда не перестанет раздражать) такая манера чтения и перечитывания. Она поглощала письмо мгновенно. Читалось то, что написано, схватывался общий смысл, и делу конец. Жан, как и его мать, как и все племя, старался вычитать что-то из почерка, из расположения слов. Задумывался над интервалами между словами, пробелами, умолчаниями. Искал то, что не могло не таиться в ненаписанном, в подразумевавшемся.
3
Когда материал заслуживает особого внимания, во французских газетах его принято давать в рамке.