— Держи язык на привязи, сахиб! Не то позову офицера…
Дверь захлопнулась. Патрик с грустью поглядел сипаю вслед.
— Экое невезение! — прошептал он. — Должно быть, сам дьявол прислал сюда этого человека.
Гопей Подар возился у своей лодки. Под соломенным навесом на четырех бамбуковых жердях горел костер. В медном котелке варился рис.
Старик снял крышку и, убедившись в том, что варево готово, уселся у костра. Он брал горячий рис пригоршнями, не боясь обжечь свои огрубевшие пальцы.
К костру подошел рослый человек с длинными усами. На нем был сипайский мундир, голова повязана чалмой.
— Рам, Рам! — произнес он, почтительно сложив вместе ладони.
Старик пристально вгляделся в пришельца:
— Ты кто такой? Кажется, знаком, а вот никак не припомню…
— Мы не виделись много лет, но я сразу узнал тебя. Ты Гопей Подар, брат моего отца…
— А, так это Нанда! — обрадовался рыбак. — Теперь и я узнал тебя. Откуда ты явился?
— Из Барракпура. Служил там в гарнизоне, а до того воевал в Чандернагоре с ференгами. А еще раньше был в Дакке. Теперь перевели сюда. Я сразу поспешил к тебе. Хорошо, что ты все тут же. Позволишь мне присесть у твоего огня?
— Конечно, Нанда! Садись и раздели со мной еду.
Солдат опустился на корточки:
— Слыхал ты что-нибудь о моем брате? Не знаешь, жив ли он?
— Недавно я был в деревне. Буксу жив, но жизнь его горька. Тебе, Нанда, живется лучше. Вон ты какой откормленный!
— Нас кормят сытно, — согласился сипай, — но мне опротивела служба. Я уже немолод, у меня четыре раны, и кости мои болят в сырую погоду. Мне надоело жить в казармах, смотреть на этих поганых сахибов и терпеть, если самый плюгавый огреет тебя хлыстом по лицу. Я устал от этих походов, маршей и экспедиций… Мне хочется жить в деревне, среди людей, которые исповедуют истинную веру, говорят на моем языке, едят чистую пищу и соблюдают добрые обычаи… У меня есть кое-какие сбережения, но они недостаточны. Скоплю еще пятьсот рупий и тогда брошу проклятую службу.
— Пятьсот рупий? — повторил старик почтительно. — Сколько же надо служить, чтобы заработать так много денег?
— Еще два года. Здесь мне платят побольше, чем на строевой.
— Что же ты тут делаешь?
— Служу в крепости. Мы охраняем одного заключенного. Он тоже из сахибов, но вздумал бунтовать против британского раджа 60. Вот его и засадили…
— Если он бунтовал против инглисов, значит, он нам друг, — заметил старик.
— Кто сказал тебе это? — воскликнул сипай гневно. — Тигр может сражаться с носорогом или коброй, но никто из них не друг человеку. Так и белые сахибы. Сколько бы они ни дрались между собой, нам добра не будет. Этот узник много болтает: ругает инглисов, хвалит ференгов… Сипаи не хотели жаловаться офицеру — боялись, что их могут перевести в другое место, а служба здесь спокойная, сытая — не то что в строю.
Старик задумчиво смотрел на огонь.
— Ты говоришь, этот узник хвалит ференгов? — переспросил он.
— Ну да.
— А каков он с виду?
— Волосы словно пламя. Глаза светлые. Высокий, худой…
— Я знаю этого человека! — прервал его рыбак; он не мог скрыть волнения.
— Знаешь? — удивился Нанда. — Откуда?.. Он пробовал и со мной болтать, только я не стал слушать — пригрозил, что донесу офицеру. И я это обязательно сделаю! Какое мне дело до чужеземцев? Может быть, за усердие получу награду, тогда я смогу скорее уехать в деревню…
Старик положил руку на плечо солдата.
— Нет, Нанда, ты не донесешь! — сказал он повелительно. — Я брат твоего отца, и если ты еще не совсем забыл свою семью, ты не нарушишь моей воли!
— Что тебе до него? — удивился сипай.
— Слушай меня, Нанда!.. — начал старик.
Они беседовали у тлеющего костра до самой зари.
— Где же он, этот сипай? Я хочу сам с ним говорить! — Лебедев порывисто вскочил, отбросив перо.
Сону отрицательно покачал головой:
— Нет, учителю не следует видеться с ним. И мне тоже… Не нужно! Мы будем действовать через Гопей Подара.
— Ладно, пусть так. Но скорее, скорее!
— Старик сказал, что племянник согласится. С одним условием…
— С каким? — нетерпеливо спросил Герасим Степанович.
— Деньги!
— Ну конечно, конечно… А сколько?
— Думаю, немало: ведь сипай рискует головой.
Лебедев в раздумье прошелся по комнате.
— Понимаю, понимаю! Дело трудное и опасное… Только не знаю, хватит ли у меня… Ну что ж, в крайнем случае, придется взять из той суммы, которая ассигнована на постройку театра…