Он поклонился судье и вышел из зала.
— Ты делаешь успехи, малютка! — покровительственно сказал Сону своему приятелю. — Кажется, занимаясь твоим обучением, я не напрасно тратил время… и силы!
Они шли по улицам, дружески беседуя. Все миновало, как дурной сон! Было от чего прийти в хорошее настроение.
Когда они проходили по набережной, Герасим Степанович вдруг остановился:
— Что это? Должно быть, пожар недалеко!
Остро пахло гарью; снизу тянулись полосы серого едкого дыма. На берегу реки было видно плотное кольцо людей, а в середине — языки пламени и клубы дыма…
— Это погребальный костер, — сказал Чанд.
Молодой англичанин, шедший навстречу, любезно объяснил:
— Там сжигают какого-то старика вместе с его женой. Ничего интересного, только дым и зловоние! Так что ходить не советую.
Лебедев поморщился, словно от физической боли:
— Сатти! Отвратительно и ужасно!.. Недаром наш благородный Голукнат так пламенно борется против этого позорного обычая…
И он ускорил шаги, чтобы уйти прочь от чудовищного зрелища.
XIII
Ветряные мельницы
Десять дней Лебедев находился между жизнью и смертью. Ни английский врач, ни местный ваид не могли одолеть болезни. Сону вместе с Чандом, который переселился сюда после гибели своих хозяев, заботливо ухаживал за больным. Но и они уже отчаялись. Нервное потрясение, которое он испытал, узнав о страшной гибели Голукната и Радхи, было настолько острым, что, видимо, организм не мог его вынести. Припадки горячечного бреда чередовались с тупым беспамятством, когда, казалось, все жизненные силы покидали больного.
И вдруг, неожиданно для окружающих, на одиннадцатый день Герасим Степанович пришел в себя. Просветление было коротким, скоро он опять впал в глубокий сон; потом снова пришел в себя и опять уснул.
С этого времени наступил перелом, началось медленное выздоровление…
Об ужасной катастрофе, которая свалила его, он старался не вспоминать. И такова уж поразительная способность человеческой натуры к самозащите, что ему это удавалось. Однако он не мог не думать вообще, а о чем же еще думать, как не о своем театре?
Как только он поднялся на ноги, его охватила страстная жажда деятельности. Работать, работать!.. Дважды злой рок преграждал ему путь, словно завидуя его успехам. И все-таки он пойдет дальше и дальше, пока хватит сил…
Между тем новые несчастья подстерегали Лебедева. Джозеф Баттл бросил работу без предупреждения. Исчез и Джон Уэлш. Уход этого вечного нахлебника мало беспокоил Герасима Степановича, но дезертирство художника было очень серьезной неприятностью. Ни одна декорация не была готова, а денег, забранных в виде аванса, за Баттлом числилось более тысячи рупий.
Лебедев отправился к живописцу, надеясь усовестить его. «Человек он не такой уж дурной! — успокаивал себя Герасим Степанович. — Просто лентяй, и ветер в голове… Сглупил, а теперь боится на глаза показаться».
Баттл сидел за столом. Напротив восседал не кто иной, как Джон Уэлш; между ними возвышалась бутылка джина, на три четверти опустошенная.
При появлении Лебедева Джон Уэлш вскочил, Баттл же ограничился хмурым кивком.
Герасим Степанович обратился к живописцу, стараясь говорить вежливо и примирительно:
— Что же это, Баттл? Разве так поступают порядочные люди? И вам не стыдно?
Художник пожал плечами. Стыдиться ему нечего! Пусть стыдятся те, кто эксплуатирует людей. Хватит с него этого жалкого прозябания!
Герасим Степанович побледнел. От изумления и гнева он не мог слова вымолвить.
— Да, да, — продолжал Баттл, все больше наглея, — сперва я думал, что у вас действительно серьезное дело, а потом понял: чепуха это все! Ни черта у вас не выйдет, помяните мое слово. Фантазер вы, а не делец! Театр — такое же предприятие, как всякое другое. Люди толковые на театре делают состояние, а вы прогорите и вылетите в трубу через два месяца!
Герасим Степанович еле сдерживался:
— А как насчет денег, Баттл? Вы мне должны тысячу сто рупий.
— Неужели? — усмехнулся живописец. — А кто оплатит труд, который я вложил в ваше дутое дело? Труд и талант…
— Понятно! — сказал Лебедев. — То, что вы бездельник и глупец, я подозревал уже давно. Теперь вижу, что вы еще и мошенник!
— Как вы смеете! — завизжал фальцетом Баттл.
Подняв бутылку, он ринулся на гостя. Герасим Степанович с неожиданной быстротой перехватил занесенную руку и сжал ее у кисти. Бутылка, гремя, покатилась по полу, Баттл застонал от боли. Джон Уэлш продолжал стоять неподвижно.