Он спросил: «Что вы сказали?»
– Я имел в виду тела, – ответил я, – возможно, они – чемоданы, в которых мы перевозим себя.
Над дверью висел голубой ночник, как в вагонах ночных поездов. Сливаясь с желтым светом, проникавшим через окно, он становился зеленоватым, словно в аквариуме. Я взглянул на него и в зеленом, мертвящем освещении увидел в профиль худое лицо со слегка изогнутым носом и сложенные на груди руки.
– Вы знаете Мантенью? – спросил я его. Мой вопрос был таким же абсурдным, как и его.
– Нет, – ответил он, – он индиец?
– Он итальянец, – сказал я.
– Я знаю только англичан, – сказал он, – единственные европейцы, которых я знаю, это англичане.
С нарастающей силой послышались долетавшие издали жалобы, это был нечеловеческий вой, я даже подумал, что это шакал.
– Это животное, – сказал я, – вы не думаете?
– А я думал, что это ваш друг, – ответил он, понизив голос.
– Нет-нет, я имел в виду этот вой, а Мантенья – художник, я с ним не знаком, он умер много веков назад.
Мужчина глубоко вздохнул. Он был в белой, но не мусульманской одежде, это я понял.
– Я был в Англии, – сказал он, – но также говорю на французском, если хотите, можем перейти. – Мужчина говорил ровным нейтральным голосом, каким разговаривают перед окошком нотариальной конторы, и это по непонятной причине взволновало меня. – Это джайн, – сказал он погодя, – оплакивает несовершенство мира.
Я сказал: «А, ну да», потому что сообразил, что на сей раз он говорил о жалобном плаче, долетавшем издалека.
– В Бомбее не очень много джайнов, – сказал он тоном человека, дающего разъяснения туристу, – но на юге их по-прежнему много. Это очень красивая и очень глупая религия. – Он произнес все это без всякой издевки, нейтральным и ровным голосом.
– А вы кто? – спросил я. – Прошу прощения за нескромность.
– Я джайн, – сказал он.
Вокзальные часы пробили полночь. И в тот же миг далекий голос умолк, словно выключенный часовым механизмом.
– Начался новый день, – сказал мой попутчик, – с этой минуты это уже другой день.
Я умолк, его утверждения не оставляли места для беседы. Прошло несколько минут, мне показалось, что лампочки на платформе потускнели. Дыхание моего соседа по комнате стало ровным, похоже, он уснул. Когда он снова заговорил, я даже вздрогнул.
– Я еду в Варанаси, – сказал он, – а вы куда держите путь?
– В Мадрас, – сказал я.
– В Мадрас, – повторил он, – понятно.
– Хочу увидеть место, где апостол Фома принял мученичество, португальцы в шестнадцатом веке построили там церковь, не знаю, что от нее сохранилось. После этого собираюсь отправиться в Гоа, надо посетить одну старинную библиотеку, ради этого я и приехал в Индию.
– Это паломничество? – спросил он.
Я ответил, что нет. Или, точнее, да, но не в религиозном смысле. Если угодно, это частная поездка, как бы поточнее сказать? Я искал лишь следы, и только.
– Полагаю, вы католик? – спросил мой попутчик.
– Все европейцы католики в какой-то степени, – сказал я. – Или, во всяком случае, христиане, что практически одно и то же.
Человек несколько раз повторил использованное мной наречие, словно смаковал его. Он разговаривал на изящном английском, делая короткие паузы и, как я заметил, слегка жуя и растягивая союзы, как принято в некоторых университетах.
– Practically… Actually, – сказал он, – какие забавные слова, я их часто слышал в Англии, вы, европейцы, их часто используете. – Он снова надолго умолк, но я понял, что разговор на этом не закончен. – Я так и не смог уяснить, это от пессимизма или оптимизма, – продолжил он, – вы как думаете?
Я попросил его изъясниться яснее.
– О, – сказал он, – трудно объяснить яснее. Вот я иногда думаю, это слово указывает на гордыню или всего лишь говорит о цинизме. И о сильном страхе. Вы понимаете, о чем я?
– Не знаю, – сказал я, – это не так-то просто. Но, возможно, слово «практически» не обозначает практически ничего.
Мой сосед рассмеялся. Я впервые увидел его смеющимся.
– Вы сообразительный, отдали справедливость и мне, и практически у меня ее позаимствовали.
Я тоже рассмеялся и быстро добавил: «Но в моем случае это практически страх».
Мы помолчали, потом мой приятель спросил разрешения закурить. Он порылся в сумке, стоявшей рядом с его кроватью, и комната наполнилась запахом тех маленьких и ароматных индийских сигарет, которые скручивают из цельного табачного листа.
– Однажды я прочитал Евангелие, – сказал он, – очень странная книга.