— Я хочу тебя спрятать у себя на работе, — сказала Эвелина, — больше мне ничего пока не приходит в голову!
— А где у тебя работа? — поинтересовался Лапидус.
— Я работаю на телевидении! — ответила Эвелина, увеличивая скорость.
— Не могу вспомнить, — задумчиво проговорил Лапидус, — никак не могу вспомнить…
— Чего? — недовольно спросила Эвелина.
— Куда мы тогда шли с дедом по узкоколейке…
— Меченый, — сказала Эвелина голосом Манго — Манго, — все же ты, Лапидус, меченый!
Лапидус 12
Лапидус принюхался — из окна машины пахло надвигающейся грозой.
Лапидус посмотрел на Эвелину — она была без очков. Видимо, забыла. Или в квартире, или на чердаке. Лапидус подумал, когда видел ее в последний раз в очках и вспомнил, что это было уже очень давно, еще утром, когда шла гроза и она остановила машину у обочины.
— Дождь пойдет, — сказал Лапидус, мрачно уставясь в лобовое стекло.
— Бензин заканчивается, — ответила ему Эвелина.
— Это плохо… — тем же тоном сказал Лапидус.
— Надо заправиться, — пробормотала Эвелина и повернула машину куда–то влево.
Лапидус опять посмотрел в приоткрытое боковое стекло. Они ехали по ночной молчаливой улице, из окна все так же пахло надвигающейся грозой. Над улицей нависали дома, ровной, утомительной шеренгой, девяти и двенадцатиэтажные однотипные дома, в редких окнах горел свет — три–четыре окна на весь дом.
По некоторым из домов отчетливо пробегали хорошо заметные голубые искры.
Эвелина повернула машину вправо, шеренга домов тоже повернула вправо.
Голубых искр стало больше, они собирались в гроздья и нависали над балконами.
— Какие славные пчелки, — подумал Лапидус, повернул голову в сторону Эвелины и ему опять захотелось кричать: за рулем, сосредоточенно глядя на дорогу, сидела крашеная блондинка с пухлыми, чуть подкрашенными губами. Его бывшая начальница.
Лапидус посмотрел в сторону домов: пчелок становилось все больше и больше, голубые искрящиеся гирлянды, висящие гроздьями над балконами, как мидии или устрицы, ракушки и раковины, собирающие, втягивающие в себя все, что окружало Лапидуса.
— Ненавижу! — сказал Лапидус, глядя на начальницу.
— Успокойся, — ответила Эвелина, делая очередной дежурный поворот.
— Ненавижу, — повторил Лапидус и осклабился.
— У тебя что, крыша поехала? — спокойно сказала Эвелина.
— Это все из–за тебя! — прорычал Лапидус, думая, как бы ему сделать так, чтобы крашеная блондинка навсегда убралась из его жизни.
Искрящиеся голубые гроздья начали спускаться к земле.
— Тебя надо привязать к дереву, — сказал Лапидус, — к большой сосне…
— И что дальше? — так же спокойно спросила Эвелина, глядя на дорогу.
— Тебя когда–нибудь привязывали к сосне? — не унимался Лапидус.
— Можно подумать, — промурлыкала Эвелина, — что тебя привязывали.
— Ненавижу! — закричал Лапидус и попытался вырваться.
Его держали двое, тот, что был постарше, быстренько зажал ему рот рукой.
Лапидус попытался крикнуть снова, но получилось какое–то мерзкое, хриплое бульканье.
— Чего молчишь? — спросила Эвелина.
Лапидус, сидящий рядом с Эвелиной, смотрел на того Лапидуса, которого держали двое. На совсем еще юного Лапидуса, Лапидуса, которому было двенадцать лет. А может, что и десять — точно Лапидус не помнил.
Его держали двое и один из них зажал ему рот рукой.
Машина вновь повернула, искрящиеся голубые гроздья достигли уже самой земли, вот–вот, как должна была начаться гроза.
— Он меня достал, — сказал тот, что постарше, — он меня достает каждый день, ходит за нами, ходит…
— Его надо привязать к дереву, — сказал второй, не такой тощий и со светлыми волосами, — давай, привяжем его к дереву и оставим до вечера.
Лапидус посмотрел на солнце, оно было в зените.
Лапидус посмотрел на начальницу. Начальница кривовато улыбнулась Лапидусу и сказала: — Что, допрыгался?
Голубые искрящиеся гроздья внезапно начали бешено вращаться, сливаясь в один гигантский шар. Прозвучал первый раскат грома.
— Этого еще не хватало, — сказала Эвелина.
Лапидус вновь попытался еще раз прокричать «Ненавижу!», но вместо слов опять получилось хрипловатое бульканье. Можно было, конечно, укусить зажавшую рот руку, но тогда стало бы еще хуже — это Лапидус знал, как знал и то, что эти двое действительно привяжут его к дереву.
Начальница осклабилась и Лапидусу показалось, что изо рта у нее растут клыки — два белых, длинных и очень острых клыка торчали по уголкам рта. Один — в левом углу, другой — в правом, сейчас она наклонится к Лапидусу, нежно обнимет его за шею и прикоснется клыками к горлу.
Из гигантского искрящегося шара ударила молния, вслед за ней прозвучал второй удар грома.
— Влипли, — сказала Эвелина.
— У меня есть идея, — засмеялся тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.
Второй ничего не ответил, только хмыкнул.
— Он все хочет, чтобы мы поиграли с ним в индейцев, а что делают индейцы со своими пленниками?
— Что делают индейцы со своими пленниками? — переспросила начальница.
— Ты несешь полный бред, — сказала Эвелина, закрывая окно: на улице начинался дождь.
— Индейцы привязывают пленников к дереву, это первое, — как–то очень торжественно проговорил тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.
— Понял? — спросила начальница.
— Странно, — сказала Эвелина, — это уже просто какая–то мистика: мы с тобой второй раз за день попадаем вместе под дождь!
— Вы не индейцы! — хотелось крикнуть Лапидусу. — На вас нет боевой раскраски, вы не носите на голове перья, да и потом: где ваши луки со стрелами?
Белобрысый посмотрел на Лапидуса, хмыкнул и начал ногами распинывать кучу валежника. По спине Лапидуса пробежали мурашки: под кучей были зарыты лук и стрелы, а так же два боевых томагавка, сделанные из маленьких плотницких топориков.
— Я бы с тебя тоже скальп сняла, — почти пропела начальница и внезапно сильно ударила Лапидуса в промежность.
Лапидус попытался закричать, но и в этот раз получилось только все то же хриплое бульканье — рука еще сильнее сжала Лапидусу рот.
— Бензин кончается, — вновь сказала Эвелина, — и дождь, как назло…
— Давайте, давайте, — вновь пропела начальница, — привязывайте его, я помогу!
— У тебя есть тряпка? — спросил Рука Белобрысого. — А то мне держать надоело!
— Есть платок, — ответил Белобрысый и протянул Руке платок.
Лапидуса подтащили к большой, стоявшей чуть на особицу сосне и рука впихнула Лапидусу в рот грязный носовой платок Белобрысого.
— Ремень давай! — скомандовал Рука.
— Нет ремня, — ответил Белобрысый.
Эвелина еще раз повернула машину и вновь мрачно заметила, что бензин кончается.
— Возьмите колготки, — сказала начальница, — они прочные, дорогие…
— Снимай! — сказал Белобрысый.
Лапидус уже ничего не понимал и только смотрел то в окно, за которым вместо пофыркивающих и искрящихся голубых гирлянд мрачно голосила многотонная масса дождя, то на того себя, которого держали у стоящей на особицу сосны Рука и Белобрысый, ожидая, пока начальница не даст им колготки.
Начальница приподняла юбку, но потом — будто передумав — вновь опустила ее.
— Мы его привяжем и уйдем, — сказал Белобрысый, — и он будет стоять у дерева, а по нему поползут муравьи…
— Маленькие и черненькие, — добавил Рука, — а потом к ним присоединятся большие и рыжие. Они будут ползти по нему и покусывать, покусывать, покусывать…
Начальница вдруг резким движением сняла с себя юбку и осталась лишь в блузке и колготках, под которыми просвечивали черные трусики.
— Ты невменяем, Лапидус, — сказала ему Эвелина, — тебе сейчас надо думать о другом…
«Я вообще не думаю!» — подумал Лапидус, чувствуя, как его все сильнее прижимают к дереву.
Начальница стянула с себя колготки и протянула их Белобрысому.