— Лежи спокойно, — проговорила как–то очень нежно Эвелина, когда большой Лапидус дернулся от прикосновения скальпеля. Лапидус смотрел на Эвелину и, одурманенный то ли эфиром, то ли хлороформом, почувствовал вдруг необычайный прилив нежности к этой женщине со скальпелем в руках. Он даже был готов отдать ей пакет, которого никогда и в глаза не видел. Если он ей нужен, то пусть забирает, подумал Лапидус, мне с ним все равно делать нечего, да и потом — я ведь не знаю, что там внутри.
— Что у него внутри? — поинтересовался Манго — Манго.
— Там должно быть сердце, — сказала Эвелина, вновь берясь за скальпель.
— Сердце, — хмыкнул Манго — Манго, — был Лапидус с сердцем, станет Лапидусом без сердца…
Лапидусу опять стало неуютно, он не хотел остаться без сердца, он уже был готов полюбить Эвелину, как был готов отдать ей этот дурацкий пакет, но без сердца оставаться он не хотел. Бабочка выскользнула из морилки маленького Лапидуса, большой Лапидус лежал на дне своей морилки и хотел того же.
— Не суетись! — проговорила так же нежно Эвелина, собираясь сделать второй разрез.
— Он не выживет, — сказал Манго — Манго, — ты убьешь его и ничего не узнаешь!
— Я должна, — сказала Эвелина, — по крайней мере, я могу отдать его сердце вместо пакета и сказать, что сделала все, что могла!
— Ну, ну, — сказал Манго — Манго, — только ты все равно этим ничего не добьешься!
— Добьюсь! — сказал Эвелина.
— Не добьешься! — ухмыльнулся Манго — Манго.
Лапидус понял, что горлышко морилки скоро закроется. Большой пробкой с медной трубкой. А в трубке — ваточка. Маленький Лапидус тогда просто не успел, бабочка оказалась сообразительней. Большой Лапидус должен успеть, иначе он действительно останется без сердца. Лапидус напрягся и попытался взлететь.
— Куда! — сурово сказала Эвелина, — А ну, не дрыгайся!
Лапидус снова пошевелил руками. Они слушались, надо было успевать.
— Эй, эй! — быстро проговорила Эвелина, — ты это куда собрался?
Лапидус ничего не ответил, он понимал, что если начнет отвечать, то момент будет упущен и ему уже никогда не выбраться из морилки.
— Держи его! — закричала Эвелина Манго — Манго.
— Еще чего! — пробурчал Манго — Манго. — Если держать, то сама держи, я тут наблюдатель, тик–так, не больше…
Лапидус уже оторвался от пола и теперь пытался обнаружить выход из морилки. Дверь была закрыта, а потому выходом быть не могла. Выходом было окно, открытое в июньскую бурговскую ночь. Двадцать минут второго, самая тьма, уже третье июня, один час двадцать минут, если верить Манго — Манго, а значит, скоро начнет светать и тьма рассеется, взойдет солнце и ночным бабочкам надо будет прятаться от света. Маленький Лапидус любил ловить ночных бабочек на свет сильного фонаря, большой Лапидус кружил по комнате над головами Эвелины и Манго — Манго, все ближе и ближе подлетая к окну.
— Держи его! — истерично крикнула Эвелина. — Он сейчас ускользнет навсегда.
— Навсегда не бывает, — рассудочно ответил Манго — Манго, — раз он сел не в тот троллейбус, то вы опять встретитесь!
Лапидус подлетел к окну, одна створка была плотно закрыта, зато вторая — распахнута настежь. Душный аромат эфира, помноженного на хлороформ, начал исчезать под натиском ночного воздуха. Лапидус собрался с силами и выпорхнул в окно.
Эвелина кинула ему вдогонку скальпель. Скальпель попал в закрытую створку, разбитое стекло зазвенело, а Лапидус, сделав разгоночный круг, пошел на снижение — туда, где одинокие городские фонари освещали непогашенным светом пустынную ночную улицу. Одинокие фонари на пустынной городской улице. Лапидус задел один крылом и почувствовал боль от ожога. Его завертело и резко бросило вниз.
«Я так не договаривался!» — подумал Лапидус, пытаясь ухватиться за фонарный столб.
— Пакет, — плакала, сидя на полу, Эвелина, — мне нужен этот пакет!
— Вам всем что–то нужно, — печально проговорил Манго — Манго и внезапно погладил Эвелину по голове.
Лапидус все падал и падал, и уже чувствовал, как вот–вот, да шмякнется о землю. Точнее, об асфальт. Лапидус шмякнется об асфальт и от Лапидуса останется мокрое место. Бабочка упала на асфальт и случайный прохожий наступил на нее своим грубым башмаком на рифленой подошве. Или прохожая. Элегантной туфелькой на подошве тонкой и кожаной. Разницы никакой — Лапидус был, Лапидуса больше нет.
Внезапный порыв ветра подхватил Лапидуса и резко потащил куда–то в сторону.
— Где мне сейчас его искать? — вытирая слезы, спросила Эвелина.
— Там, где он будет, — загадочно ответил Манго — Манго.
— Где это — там? — вновь спросила Эвелина.
— Вначале надо уйти отсюда, — сказал Манго — Манго, — спуститься по лестнице и выйти на улицу, а там видно будет.
Лапидус попытался зацепиться за ближайший куст, но ветер был сильнее, его крутило и кружило, его бросало из стороны в сторону и несло прямо над землей. Небо исчезло, ночное июньское небо, все еще один час, только уже двадцать пять минут, все происходит так быстро, подумал Лапидус, что я не могу успевать за минутами и секундами, они идут быстрее, один час двадцать пять минут и двадцать секунд, ветер внезапно стих и Лапидус больно стукнулся об асфальт.
Он лежал и чувствовал, как грудь просто разрывается от удара. Но он был живым и в груди было сердце, до которого Эвелине не удалось добраться своим острым скальпелем. Скальпель тоже вылетел в окно, разбив при этом стекло. Лапидус полетел в одну сторону, скальпель — в другую. Скальпель упал где–то там, под самыми окнами, ветер отнес Лапидуса далеко в сторону и забросил в этот тоннель, по которому даже сейчас, ночью, проезжали машины.
Лапидус попытался встать на ноги, с большим трудом, но это ему удалось. Сзади резко бибикнули и Лапидус отпрыгнул в сторону. Из окна мимо проезжающей машины в сторону Лапидуса полетел грубый матерный вскрик. Лапидус покачнулся и пошел вперед. Навстречу летела еще одна машина и Лапидусу вновь пришлось отпрыгнуть. «Не бабочка, — подумал он, — кролик, милый такой, белый кролик с черными ушками!»
Лапидус кроликом скакал между взбесившимися ночными машинами. В голове повисла ватная тишина, машины проносились без звука, они пытались поймать Лапидуса, ударить, повалить, проехать по нему колесами, но каким–то чудом ему удавалось оставаться живым, вот только прыжки его становились все дальше и выше, сил оставалось все меньше и меньше, а до выхода из тоннеля был еще не один десяток метров, и их надо было проскакать, пробежать, пройти, проползти, бедный кролик, подумал про себя Лапидус, надо же так вляпаться, сидел бы на лужайке и щипал травку, так нет, дернуло тебя сесть не в тот троллейбус, так что прыгай дальше, прыгай выше, думал Лапидус, выныривая из–под очередной машины и на бегу отталкивая рукой очередной матерный крик, вылетающий из раскрытого окна. Да и вообще, думал Лапидус, все это не может быть на самом деле, это все придумано кем–то, а я просто сижу дома и смотрю телевизор, я не бабочка и не кролик, думал Лапидус, я не могу ни летать, ни прыгать так высоко и так далеко, я лежу дома на своем диване и переключаю каналы, и все это там, Господи, думал Лапидус, ты просто взял да и засунул меня туда, синяя машина, в ней едет Эвелина, не было никакой синей машины, не было никакой Эвелины, была начальница, которая уволила его еще перед самым Новым годом за то, что он случайно зашел к ней в кабинет в тот самый момент, когда она лежала на столе, широко раздвинув ноги, а на ней пыхтел и дергался большой отвратительный слизень, мерзкий, толстый слизень, дрожащий, покряхтывающий слизень, пожирающий межножье начальницы, ее сочный капустный листок, и она уволила его, и тогда Бог поместил его в телевизор, чтобы он не сошел с ума, или чтобы он сошел с ума, какая разница, думал Лапидус, выбираясь из–под последней, чуть было не добившей его насмерть машины, в уме ты или нет, если весь этот мир абсолютно безумен и ты садишься не в тот троллейбус, а когда выходишь из него, то встречаешь странного человека по имени Манго — Манго и странную женщину по имени Эвелина, так была она или не была, подумал Лапидус и внезапно понял, что тоннель с шоссе остался за спиной и он очутился на большой и пустой подземной парковке, в самом конце которой призывно горело жерло открытого лифта.