— Про русых и про рыжих я уже не спрашиваю, — продолжил вопить ведущий, отчаянно размахивая руками. — Наш сегодняшний гость — худший гость, он не любит женщин, я каюсь, что выбрал именно его, дамы и господа, но вам повезло: мы никогда еще не показывали вам такого идиота, как сегодня. Позвольте вас спросить, господин Лапидус, вы идиот?
— Где здесь выход? — спросил Лапидус.
— Он проиграл, — закричал опять ведущий. Мы все ставим ему «нет», напоминаю — левый нижний угол экрана! Тыкайте пальчиком, буравьте ваши телевизоры всей своей пятерней, мы объявляем «нет» господину Лапидусу и называем его «худшим гостем» нашего шоу за все время, что мы в эфире!
«Где здесь вход?» — подумал Лапидус, вставая с кресла и смотря как один за другим гаснут яркие прожектора.
Он чувствовал себя абсолютно пустым внутри и абсолютно никому не нужным.
Бог опять отвернулся от него, выход из зоны неудач оказался наглухо закрытым.
— Где здесь выход? — спросил Лапидус у спины выходящего из студии ведущего.
— Там, — не оборачиваясь, сказал ведущий, махнув рукой в сторону тех самых дверей, куда совсем недавно вошел Лапидус.
Лапидус повернул к дверям и вдруг понял, что ему в них уже никогда не выйти.
В широко раскрытые двери одна за другой молчаливо проскальзывали фигуры в масках и с автоматами в руках.
— Эй, — завопил ведущий, — что здесь происходит?
Лапидус упал на пол и покатился в сторону первого ряда кресел, на которых все еще сидели гости ночного шоу.
Шоу «Лучший гость», каждую ночь в прямом эфире, с полвторого до двух.
Эй, — вопил ведущий, — что вы здесь делаете?
Раздалась первая очередь и ведущий упал на пол, по клетчатому пиджаку — клетка белая, клетка черная — пошли яркие красные разводы.
Лапидус забился под первое попавшееся кресло, подтянул ноги к подбородку и свернулся калачиком.
«Найдут, — подумал Лапидус, — найдут и начнут стрелять…»
Внезапно глаза его начали слезиться, а в горле запершило.
По студии клубами разматывался вонючий белый дым.
Лапидус закашлялся точно так же, как кашляли — надрывно, до рвоты — и сидевшие все еще в креслах гости, и ввалившиеся в двери люди в масках и с автоматами в руках.
Внезапно Лапидус почувствовал, как кто–то крепко схватил его за руку и начал вытаскивать наружу.
Кашель продолжался, отвратительный, надрывный, грозящий кровохарканьем кашель.
— Не туда, — услышал он чей–то странный, искаженный голос, — на, закрой лицо!
В руках у Лапидуса оказалась мокрая тряпка, Лапидус налепил ее на лицо, а потом его потащили прочь от этого дымового безумия, от беспорядочных автоматных выстрелов, от тела ведущего, все еще лежащего на полу в своем клетчатом — клетка белая, клетка черная — пиджаке, запачканном яркими кровавыми разводами.
— В лифт, — услышал он тот же странный, искаженный голос, — быстрее в лифт!
— Господи, — сказала Эвелина уже своим обычным голосом, снимая противогаз, — ну и ночка выпала, мухлик!
Лапидус отнял ото рта мокрую тряпку, перегнулся пополам и начал смачно и долго блевать прямо на грязный, щербатый пол старого раздолбанного лифта, того самого, подниматься на котором Лапидус так боялся каких–то сорок минут назад.
Лапидус 16
Лапидус лежал на спине и смотрел на звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.
— Очухался? — спросила Эвелина.
Лапидус ничего не ответил, трава колола спину и шею, спина и шея болели, как болели и ноги, и руки, и голова.
— Очухался? — еще раз спросила Эвелина.
Лапидус опять ничего не ответил, он лежал на спине и смотрел на звезды.
— Хоть бы спасибо сказал! — проговорила Эвелина.
Лапидус засмеялся. Вначале тихо, потом стал смеяться все громче и громче. Он смеялся и дергался от собственного смеха, все сильнее и сильнее, как лягушка под током.
— Перестань! — сказала Эвелина.
Лапидус перестал смеяться и опять начал смотреть на звезды.
— Ты думаешь, мне это было просто? — спросила Эвелина.
Лапидус опять ничего не ответил, только отчего–то прикусил себе до крови губу.
— Да, да, — уже обиженно продолжила Эвелина, — думаешь, это было просто, найти тебя в этом гадюшнике, успеть вовремя и умудриться вытащить оттуда?
— А зачем? — внезапно спросил Лапидус.
— Что — зачем? — переспросила Эвелина.
— Зачем ты меня вытащила? — отчетливо, выговаривая почти по слогам, спросил Лапидус, все так же лежа на спине и смотря на звезды. — Тебя кто об этом просил?
— Никто! — так же обиженно сказала Эвелина, — Никто меня об этом не просил, об этом никто и никогда не просит…
— Ну и дура! — так же отчетливо проговорил Лапидус. — Оставила бы там и проблем не было…
— У тебя кровь на губе, — сказала Эвелина.
— Я весь в крови, — как–то очень весело ответил Лапидус, — и тут, и тут, и тут…
— Это не кровь, — сказала Эвелина, — кровь только на губе, я же вижу…
— Все равно, я весь в крови! — продолжал настаивать на своем Лапидус.
— Зачем только я тебя вытащила! — как–то очень тихо проговорила Эвелина.
Лапидус опять начал смеяться, но смех его внезапно прервался.
— Ты меня вытащила потому, что тебе нужен пакет, — сказал Лапидус. — Но у меня нет пакета, и никогда не было, ты ошиблась!
— Дерево, — сказала Эвелина, — смотри, какое дерево!
Лапидус посмотрел в ту сторону, куда показывала Эвелина. Там действительно стояло большое дерево. Прямо над ним висел убывающий месяц.
«Скоро новолуние», — отчего–то подумал Лапидус.
— Еще начало третьего, — сказала Эвелина, — у тебя есть почти пять часов.
«Почти пять часов, — подумал Лапидус, — можно забраться на дерево и построить себе дом. Или домик. Маленький домик на дереве, замаскировать ветвями так, чтобы его никто не нашел. Забраться туда и жить».
— Но ты ведь опять сядешь не в тот троллейбус, — сказала Эвелина, — и опять во что–нибудь вляпаешься!
— Не вляпаюсь, — сказал Лапидус, думая о том, как ему лучше забраться на дерево.
— Ты это куда? — спросила Эвелина.
Лапидус ничего не ответил, прихрамывая, он шел к дереву, десять шагов, пятнадцать шагов…
— Эй, — закричала Эвелина, — ты что, решил повеситься?
Лапидус опять ничего не ответил, до дерева оставалось всего ничего, почти столько же шагов, сколько дней до новолуния.
— Перестань, — донесся до него голос Эвелины, — зачем тебе это надо?
«Чтобы спрятаться, — подумал Лапидус, — я всю жизнь любил прятаться, спрячешься — и тебя все оставляют в покое. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Мне надоело бежать, не зная куда и зачем. Я бегу всю жизнь, что–то происходит — и я бегу, они заставляют меня бежать, а я слушаюсь, я не хочу бежать, но я бегу, я бегу с детства и я устал…»
Лапидус уже стоял у самого дерева и смотрел вверх.
Дерево было старым и кривым, старая, кривоватая липа с большими и толстыми ветвями.
— Ну и что ты дальше будешь делать? — спросила запыхавшимся голосом догнавшая его Эвелина.
— Я на него полезу, — сказал Лапидус.
— Зачем? — удивилась Эвелина.
— Я не буду вешаться, — успокоил ее Лапидус, — я не хочу вешаться, я хочу убежать…
— Мы все хотим убежать, — убежденно сказала Эвелина, — но почему на дерево?
Лапидус промолчал, он подошел к самому дереву и положил руки на ствол. Ствол был теплым и шершавым. Лапидус обнял ствол и заплакал.
Лапидус лез вверх и плакал, мартовский ветер бил ему в спину, голые ветви били по лицу, звезд не было видно — небо затянуто тучами, лишь редкие фонари в этом пустом парке, по которому Лапидус кружил вот уже несколько часов, с той самой минуты, как он убежал из школы.
— Ты совсем сбрендил, — сказала Эвелина, обняв Лапидуса за плечи, — что это с тобой?
Лапидус опять ничего не ответил, он только еще сильнее прижался к дереву.
Он убежал из школы, забыв прихватить портфель и шапку, он кружил по парку этим ранним мартовским днем, но холодно ему не было, ему было страшно — до слез, до спазмов в горле.