«Надо было взять журнал с собой, — подумал Лапидус, — интересно, чем там все закончилось?»
Но потом он вспомнил, что последняя страница тоже была оторвана.
Раздался сильный грохот — это обвалилась крыша.
Лапидус убыстрил шаги.
Потом еще убыстрил.
Потом побежал.
Как–то необычайно легко, дыша ровно и спокойно.
Пламя с треском пожирало остатки дома.
Цветы, если верить бабушке, назывались «метиолла».
А бабочек здесь раньше действительно было много.
То ли пятнадцать, то ли восемнадцать лет назад.
А теперь Лапидуса хотят убить.
Город ненавидит Лапидуса, только вот почему?
— Господи, — опять спросил Лапидус, — что и кому я сделал?
— Беги, — ответил Господь Лапидусу, — беги быстрее, ты думаешь, что они от тебя отстали?
— Не думаю, — ответил Лапидус и побежал быстрее.
Он свернул с тропинки и оказался на проселочной дороге.
— Седьмой час вечера, — напомнила ему кукушка, — все еще второе июня…
Проселочная дорога пересеклась с асфальтовым шоссе, перед Лапидусом замаячили многоэтажки окраин.
Они были залиты июньским солнцем, до сумерек оставалось еще несколько часов.
Лапидус повернул на шоссе и побежал в сторону многоэтажек.
Мимо проносились машины, легковые и грузовые, большие и маленькие, цветные и черно–белые.
Одна из машин вдруг начала как–то угрожающе тормозить, подъезжая к Лапидусу.
У Лапидуса заныло сердце, он понял, что все возвращается и что ему не надо было уходить из заброшенного дома, а надо было оставаться там, с фонарем в руках.
Но дом уже, наверное, сгорел, так что остается одно — резко свернуть с шоссе под откос, в сторону новостроек, многоэтажек, серого бетона и бесчисленных проходных дворов.
Не дожидаясь, когда по тебе в очередной раз начнут стрелять.
В горле опять отрыгнулось странновато–горькой ухой.
Машина, согнавшая Лапидуса с шоссе, набрала скорость и понеслась в центр, прочь от окраин Бурга.
Лапидус 8
Лапидус стоял перед очередным одиноким бетонным забором и больше всего на свете ненавидел Лапидуса.
Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что ему надо было сейчас перелезать через этот очередной бетонный забор.
Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что перед этим бетонным забором Лапидус перелез еще через два бетонных забора.
Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что он вообще вышел сегодня из дома, так как уже давно стало ясно: выходить из дома сегодня не имело никакого смысла, потому что в любом случае он бы сел не в тот троллейбус.
Лапидус посмотрел на забор. Солнце палило, хотя было уже начало восьмого.
Лапидус плюнул под ноги, посмотрел на забор еще раз и полез. Ладони давно были ободраны в кровь, тело ныло и болело с самого леса, с той самой минуты, когда им с Манго — Манго пришлось убегать от пуль.
Лапидус перелез через забор и осмотрелся: это была очередная стройплощадка, земля, глина, песок, бетонные блоки, под забором были земля и глина. Лапидус прыгнул, неудачно приземлился, упал и вскрикнул — сильно ушиб правую ногу.
Он попытался встать, но опять упал.
Лапидус лежал на спине и смотрел в безоблачное вечернее июньское небо.
Этот день нельзя было назвать просто комком или клубком неприятностей — это был апофеоз, апогей, какой–то немыслимый фейерверк неприятностей, вот только было абсолютно непонятно, отчего и почему все они свалились именно на Лапидуса.
То есть когда–то и где–то он что–то сделал не так, но что?
Лапидус этого не понимал, а потому и за это ненавидел Лапидуса.
Он вновь попытался встать, нога болела меньше, Лапидус встал и похромал к виднеющемуся на противоположной стороне стройплощадки недостроенному многоэтажному зданию. Он шел как животное — по наитию, не понимая, почему оказался в этих новостройках, что его гонит и гонит вперед, но он шел, бежал, полз, прыгал, снова шел, карабкался, снова прыгал, снова бежал, пусть даже хромая.
Он не понимал, куда он бежал и не понимал, отчего он это делал.
Хотя было ясно одно — если бы он остановился, то его бы давно уже не было в живых.
Может быть, все дело в начальнице, подумал Лапидус, может, это она еще тогда, в декабре, сглазила его, когда он внезапно вошел в ее кабинет и застал ее на большом и черном столе с широко раздвинутыми ногами. И может, он должен был искупить свою вину, подумал Лапидус, преодолевая очередную то ли канаву, то ли траншею, то ли траншею, то ли канаву. Да, да, искупить свою вину, войти к ней в кабинет и встать на колени. Встать на колени и уткнуться лицом ей в колени. А потом запустить руки под юбку. Нащупать руками колготки и стянуть их, а потом стянуть и трусики — черные и такие же ажурные, как лифчик, в котором она покоила свои груди. Стянуть черные, ажурные трусики и развести ноги. Развести ноги и уткнуться своим лицом в ее межножье.