— Что случилось, сынок? — растерянно спросил Кришноканто. Старик был очень привязан к своему племяннику.
Гобиндолал смутился.
— Спите, дядюшка, — проговорил он, — я ведь просто так к вам зашел. — И он принялся расставлять по местам кальян, бетель и плевательницу.
Но Кришноканто был не из тех, кого легко провести, память у старика была хорошая. «Ну, ну, — подумал он, — не иначе как хитрец опять явился просить за луноликую ведьму».
— Нет, — сказал он вслух, — я выспался.
Гобиндолал не знал, с чего начать. Утром ему казалось совсем нетрудным объяснить все Кришноканто, но сейчас Гобиндолал чувствовал себя неловко. Неужели из-за этого разговора с молодой женщиной у пруда Баруни? А старый Кришноканто тем временем забавлялся смущением племянника. Видя, что тот в нерешительности молчит, Кришноканто заговорил о делах поместья, потом перешел на дела домашние, затем заговорил о тяжбах. О Рохини — ни слова, Гобиндолал тоже ничего не сказал; Кришноканто только посмеивался про себя. Несносный старик, этот Кришноканто! Наконец, все темы были исчерпаны, и Гобиндолал уже повернулся, чтобы уйти, но Кришноканто окликнул своего любимца:
— Послушай, эта ведьма, за которую ты поручился утром, в чем-нибудь призналась?
И Гобиндолал вкратце передал дяде все, что рассказала ему Рохини. Только о встрече у пруда умолчал.
— Как по-твоему, что теперь с ней делать, а?
— Воля ваша.
Продолжая потешаться, Кришноканто, однако, с важностью произнес:
— Я не верю ни одному ее слову. Думаю, ее нужно обрить и выгнать из деревни.
Гобиндолал ничего не ответил. Тогда хитрый старик добавил:
— Но если ты думаешь, что она не виновата, можешь отпустить ее, пожалуй.
Гобиндолал вздохнул с облегчением.
Глава четырнадцатая
Рохини отправилась домой, решившись, по совету Гобиндолала, уехать с дядей в Калькутту. Но, войдя в комнату, она без сил опустилась на пол и разрыдалась.
— Не могу я оставить эту деревню, — говорила себе Рохини. — Умру, если не буду видеть его. А уеду в Калькутту, то, конечно, не смогу его видеть. Останусь здесь. Эта деревня для меня теперь и рай, потому что здесь жилище моего Гобиндолала, и кладбище, потому что я здесь умру от тоски. Ведь случается, что и на кладбище люди умирают не сразу. Что мне могут сделать, если я останусь? Кришноканто выгонит? Я вернусь снова. Гобиндолал рассердится? Пускай, зато я буду его видеть. Глаз у меня отнять никто не может. Не поеду я в Калькутту, никуда отсюда не поеду. Только в царство Ямы. Но больше никуда.
Придя к такому решению, эта негодница Рохини встала и снова, как бабочка на огонь, устремилась к Гобиндолалу. «О владыка мира, о ты, защитник бедных и покинутых, — мысленно взывала она, — я так несчастна, так одинока, спаси меня, погаси жгучее пламя моей любви, не мучай бедную женщину. Видеть его для меня и невыносимая мука, и бесконечное счастье. Я вдова, я потеряла все: касту, счастье, цель в жизни. Что же у меня осталось и что мне беречь, господин мой? О Дурга, о Кали, о ты, всемогущий Вишну, помогите мне, укрепите мой разум! Нет у меня больше сил жить в такой муке!»
Но ее горячее от любви сердце не желало останавливаться, оно билось по-прежнему. Наум ей приходили всякие мысли. То она думала отравиться. То ей хотелось кинуться к ногам Гобиндолала и во всем открыться ему, то она решалась уйти куда глаза глядят или утопиться в пруду Баруни. Минутами она была готова навлечь вечный позор на свою голову и бежать вместе с Гобиндолалом.
В таком состоянии, вся в слезах, Рохини снова предстала перед Гобиндолалом.
— Что случилось? — спросил он. — Ведь уже решено, что ты едешь в Калькутту?
— Нет.
— Почему? Ты ведь только что была согласна.
— Не могу я уехать.
— Конечно, я не вправе приказывать, но лучше бы тебе уехать.
— Для кого лучше? — вырвалось у Рохини.
Гобиндолал опустил голову. Он не посмел сказать то, что думал.
Сдерживая рыдания, Рохини повернулась и пошла к дому. Гобиндолал задумался. Он был взволнован до глубины души. В это время к нему подбежала Бхомра.
— О чем ты думаешь?
— Отгадай.
— О том, какая я у тебя черная.
Гобиндолал досадливо отмахнулся.
— Что такое? — воскликнула Бхомра, притворяясь рассерженной. — Ты думаешь не обо мне? О ком же еще ты смеешь думать?
— Будто ты одна на свете! Я о другом человеке думаю.