Приглушенный, но страшный крик раздался снизу, еще один. Служители остановили лебёдку, и теперь из трещины несся далекий нечеловеческий вой, отдаваясь эхом от потолка и расплескиваясь по залу. А жрец запел — в то самое мгновение, когда закричали. Аэлин пыталась разобрать слова, временами улавливала что-то, похожее на обрывки слов синдарина, а в другие разы — на харадримском, и что-то невнятное, с обилием согласных…
Мэйтар вдруг оскалился, словно понял что-то с опозданием, рванулся отчаянно раз за разом — нет, не вышло, но он пытался снова и снова, будто от этого зависело что-то большее, помимо его жизни. Она тоже попробовала выпутаться, но веревки только сильнее врезались в кожу, обдирая ее.
Плохо жить без револьвера. Очень плохо. Какая-то дрянь происходит, а ты ничего поделать не можешь. Вернусь домой, думала она мрачно, дергая свои веревки, буду с револьвером спать и в умывальню ходить…
Что-то задрожало над провалом. Воздух свивался и корчился там, словно от воя, исходящего снизу, что-то копилось в нем сильнее и сильнее, ещё, ещё немного…
Крик стал прерывистым и вдруг разом оборвался. Нечто замерло, напрягая все силы. И тогда жрец выплеснул себе на маску кровь из чаши — и распахнул шкатулку.
Бело-золотой мягкий свет хлынул из нее потоком, затопил храм, глуша алое свечение фонарей и провала, разлился как вода, как тепло, как радость, как надежда, как ещё что-то прекрасное и доброе, для чего не хватало слов, разгоняя даже туман безнадеги…
— Нет… — прошептал Мэйтар. Закрыл на мгновение глаза в ужасе. — Нет, нет, только не снова!!!
И разнесся звук, словно лопнула очень толстая басовая струна.
Дрожащий, извивающийся воздух расступался над трещиной, расходился рваной раной в глухую, непроницаемую тьму, которая втягивала в себя отсветы камня, как воду, и не могла напиться. В зале потемнело на глазах.
— Мое, — прошептала темнота, не голосом, а непонятно даже чем, словно пыль и камни сталкиваются в воздухе. И потянулась оттуда. Язык, рука, лапа, щупальце морской твари, очертания сгустка тьмы менялись на глазах, оно было чем угодно. Оно хотело жрать. Походя мазнуло по кровавой чаше, по маске жреца… Окутало сияющий Камень, словно черным дымом, стараясь его приподнять, втянуть в себя, и не в силах это сделать. Свет просачивался сквозь волокна тьмы, сверкал здесь и там, а тьма ласкала его, как любимую игрушку.
— Мое…
Вот тут Аэлин замутило и правда едва не стошнило, во рту появился противный вкус желчи, это слегка отрезвило.
"Извините, немного выходит за привычный образ темных культистов", — подумала она с нелепым смешком. Даже Сильмарилл в него вписывался. В первое мгновение она думала, что сияющее чудо тоже торжественно спустят в огонь или что там под землёй. Присоединят к третьему, прямо по тексту "Нолдолантэ". А началось…да демон знает что. Голова раскалывалась, рассудочная часть предлагала объяснить это галлюцинациями от дыма, нерассуждающая хотела только бежать прочь отсюда.
"Галлюцинации. Попробуем ухватиться за эту мысль…"
— Повелитель…
Жрец уже распростерся на каменном полу перед разрывом и лишь чуть приподнял голову.
— Повелитель, мы нашли для тебя живого нимри! Вот он, здесь, и нисколько не истаял! — казалось, он сейчас начнет ласкаться к темным лапам, будто собака к хозяйской руке.
Снова зашуршал пепел в воздухе.
— Нимри… — протянул пепельный голос. — Эльф…
Пелена тьмы на камне разжалась, но свет его остался приглушённым. Лапа развернулась в их сторону — облаком пепла, драконьей мордой, куском лица… И раздался смех. Пепельные губы вздрагивали в воздухе, невидимые частицы пыли и пепла скрежетали и стучали.
"Можно я снова сдам экзамен на должность профессора, десять раз подряд?" — тоскливо и глупо подумала рациональная часть Аэлин. А невыносимый смех длился и длился, от него было больно, как от криков жертвы и ещё хуже. Когда же он умолк, за одно это хотелось благодарить.
— Какая встреча, — шевельнулись пепельные губы. Между ними открылись глаза, клубы тьмы и пепла потянулись ближе. — После стольких лет… Как я рад видеть тебя здесь…
Мэйтар вскинул голову, лицо его было маской отвращения.
— …Маглор Феанарион, — прошептала темнота. — Ты хорошо держишь вашу Клятву. Столько лет преследуешь меня… в одиночестве… презираемый, отвергнутый всеми…
Эру Всеотец, взвихрилось в голове смерчем, да если это правда! Да если она сейчас стоит рядом с создателем "Нолдолантэ", Песни о падении нолдор!…
"Которого сейчас сбросят в огонь ради этой галлюцинации, чем бы она ни была…" — прошипело что-то внутри. В угоду Морготу, поправила она себя.
Страх пропал из беспорядка в голове. Мир трещал и рушился в очередной раз, бояться стало немного некогда.
— И ты снова хорошо послужишь мне, — прошептал голос, а клубы тьмы на миг целиком сложились в лицо, прекрасное, но искореженное шрамами. Что-то в нем было отдаленно знакомое, очень отдаленно, но вот золотые маски в одном из скрытых святилищ Харада, раннее постнуменорское время… вот эти очертания носа и бровей, что-то такое мастера уловили и пронесли через много тысяч лет…
И тут Мэйтар, то есть уже Маглор, внезапно ответил. Говорил он вдохновенно и довольно долго, на разных языках, и клубы тьмы даже шарахнулись от него. Аэлин узнавала отдельные слова — они встречались на полях переписанных документов, иногда в берестяных грамотах Северо-Востока, другие частенько раздавались среди моряков Умбара или на харадских базарах. Одна сложная конструкция, наверное, была тем самым легендарным "загибом Короля-Бычка", который стыдливо упоминался в летописях. Звучало оно прямо-таки как песня. Несколько неожиданными красками расцветив встреченное эльфийское чудо, надо сказать. Аэлин не предполагала таких талантов у волшебных существ. С другой стороны, может быть, эпическому герою полагается и эпически ругаться?
Служители так и мялись по сторонам зала. Может быть, тоже заслушались. Не впечатлились только жрецы: один из них, придя в себя, прямо у облачения отодрал рукав и попытался эпическую брань прервать, но Маглор дважды пнул его в колени, не прекращая ругаться, так что тот ухромал в сторону. Отчего-то даже не пригрозив.
А когда Маглор на выдохе умолк, темнота снова засмеялась.
— Ты не понял меня, — сказала она почти ласково. — Твоя служба мне больше не нужна. Мне нужен этот мир и тело, чтобы в нем существовать. Тела людей, увы, совсем не подходят, они сразу портятся… Но бессмертное тело эльфа, я рассчитываю, сможет вместить в себя достаточную часть меня… Чтобы стать моими воротами в мир. Это так забавно, что воротами в мир послужишь мне именно ты, сын Пламенного…
— Не думаю, что у вас получится, сударь коллективная галлюцинация, — ляпнула Аэлин словно против своей воли и даже с ощущением, что делает огромную глупость. Лучше было бы сплясать пьяной на столе профессорского совета.
Темнота развернулась и посмотрела в нее и сквозь нее. Как на маленькую мошку, зажужжавшую над ухом.
— Ты уже боишься за него, человечек, — прошелестела она, протягиваясь к ней клубящейся рукой. — Ты полюбила его, человечек?
— Я даже не уверена, что вы нечто настоящее, — сказала она честно.
— Я не стану тратить себя на убеждения столь жалкого создания, — прошептала темнота будто бы ей на ухо. Она росла и росла рядом, делая Аэлин все меньше и меньше. — Хотя… Я ведь могу показать доблестному сыну Феанора, что происходит с моими смертными сосудами… А если ты не станешь сопротивляться, она останется жить.
Теперь засмеялся Маглор. Горько и зло, без слов говоря, что думает о такой жизни.
"Наверное, в те легендарные временами он постоянно такими играми развлекался", — в первый раз Аэлин подумала об этом существе "он". Привыкала к мысли, что в храме Моргота может оказаться сам Моргот.