Пребывая по другую сторону эротизма, любовь представляет собой эмоциональную и интеллектуальную сверхструктуру, построенную на основе сексуальных различий и их сексуального единения и тем самым наделяющую секс богатыми и бесконечно расширяющимися значениями, защищающими и усиливающими его способность превращать смертность в бессмертие. Любовь есть культурная реплика или очищенная суть того преодоления противоречия между быстротечностью жизни сексуальных объектов и долговечностью их репродукции, которое прозаично достигается во время сексуального акта. Любовь, как и сам секс, отягощена неоднозначностью, располагаясь, как и он, на тонкой линии, отделяющей естественное от сверхъестественного, знакомое настоящее от загадочного будущего. Любовь другого смертного человека - один из главных путей в бессмертие, созданных культурой; можно сказать, что это - духовное зеркало, отражающее порожденную сексуальностью биологическую вечность. Любовь, как и секс, является источником неизлечимого беспокойства, причем беспокойства даже более глубокого, так как оно отягощено предчувствием неудачи. В любви надежда и обещание «вечной любви» вкладываются в объект, никоим образом не являющийся вечным; бессмертие любви и любимого - это предлагаемая культурой ложь во спасение, помогающая принять то, что в действительности не поддается пониманию. Смертный человек любим, как будто он бессмертен, и он любим смертным человеком так, как это доступно только бессмертным творениям.
Мы уже отмечали, что наиболее яркой характеристикой эротической революции эпохи постмодернити является разрыв уз, связывавших эротизм, с одной стороны - с сексом (в его главной репродуктивной функции), а с другой - с любовью. В культуре постмодернити заложены предосторожности, обеспечивающие освобождение эротически вдохновленной активности от ограничений, биологически налагаемых репродуктивным потенциалом секса, а культурно - требованиями вечной любви и строго селективной, фактически эксклюзивной верности. Таким образом, эротизм освобождается от звеньев, связывающих его с производством бессмертия -как физического, так и духовного. Но в этом своем эффектном освобождении он оказывается не одинок, следуя гораздо более универсальным течениям, затронувшим в равной мере искусство, политику, жизненные стратегии и практически все области культуры.
Общей характеристикой состояния постмодернити является то, что оно сжимает время и сокращает восприятие бесконечно расширяющегося его потока до ощущения (Erlebnis) текущего мгновения (Jetzteit) или же расчленяет его на ряд самодостаточных эпизодов, каждый из которых должен проживаться, оставляя глубокое ощущение быстротечного момента, при этом отделяясь, по возможности более тщательно, как от своего прошлого, так и от возможных будущих последствий. Политика движений заменяется политикой кампаний, нацеленных на немедленные результаты и игнорирующих долгосрочные последствия; забота о продолжительной (вечной!) славе уступает место стремлению к известности; историческая длительность олицетворяется с постоянным (в принципе поддающемся стиранию) воспроизведением; творения искусства, когда-то предназначенные для того, чтобы пережить своих авторов, подменяются хеппенингами-однодневками и одноразовыми инсталляциями; на смену идентичности, которая, как предполагалось, должна тщательно создаваться и существовать на протяжении всей человеческой жизни, приходят конструкторы, удобные для мгновенных сборки и разборки. Новая, присущая постмодернити версия бессмертия предполагает жизнь, проживаемую мгновенно и приносящую наслаждения здесь и сейчас; она уже больше не является заложницей безжалостного и неконтролируемого течения объективного времени.
Постмодернистское «разрушение бессмертия» - тенденция к обособлению настоящего как от прошлого, так и от будущего - идет параллельно с отделением эротизма как от сексуальной репродукции, так и от любви. Это обеспечивает эротическому воображению и практике, как и остальным сферам жизни в постмодернити, такую свободу эксперимента, какой они никогда раньше не обладали. Эротизм постмодернити абсолютно свободен; он может вступать в химические реакции практически с любым веществом, подпитывать любые другие эмоции и виды деятельности или извлекать из них соки. Он стал свободным символом, способным быть семиотически соединенным практически с неограниченным количеством означаемых образов, но также и означаемым, готовым быть представленным любым из имеющихся символов. Только в таком свободном и независимом виде эротизм может свободно плыть под парусами поиска удовольствия, не сбиваясь с пути, не утрачивая мужества от преследований со стороны чего-либо, кроме эстетических, то есть ориентированных на переживания, проблем. Он свободен устанавливать и обсуждать собственные правила по мере своего развития, но подобная свобода есть судьба, которую эротизм не может ни изменить, ни проигнорировать. Вакуум, созданный отсутствием внешних ограничителей, потерей или недостатком интереса со стороны законодательных сил, нужно заполнять или по крайней мере пытаться заполнить. Вновь обретенная нерешительность выступает основой колоссальной свободы, вызывающей радость, но в то же время причиной крайней неопределенности и беспокойства. Нельзя допускать никаких авторитарных решений, нужно снова и снова вести переговоры, отдельные для каждого конкретного случая.