Поначалу в мои обязанности входило преподавание английского языка, математики и географии в классах с первого по пятый, а в шестом — еще и физику.
Помимо этого каждый понедельник мы вместе с учителями проверяли чистоту воротников и подстриженность детских ногтей. Нарушителей, с грязными воротниками и длинными ногтями, преподаватели хоть и не сильно, но наказывали. В качестве наказаний использовались удары линейкой по заднице и приседания. Я линейкоприкладством не занимался, и дети меня любили — не только, конечно, за это.
— Мистер, мистер!!! — истошно орали они, когда я проходил мимо класса. — Давай к нам!
— У меня другой класс, другой урок, дети… — пытался оправдаться я. Мои объяснения они не понимали, особенно младшеклассники, но никогда не обижались: мистер все-таки один, а классов — много.
Все преподавание происходило на английском языке, который, увы, понимали не многие. Даже с некоторыми учителями английского языка мне приходилось общаться через переводчика — Сурендру или Набараджа.
Возможно, из-за неорганизованности и раздолбайства, возможно, по причине того, что учебный год только-только начался, а, может быть, и потому, что процессом руководил Сурендра, распределение учителей по классам происходило примерно следующим образом. Перед каждым уроком учителя без энтузиазма толпились в кабинете Сурендры, ожидая своей участи.
— Так, — тыкал Сурендра кому-то из учителей книжкой по математике для третьего класса в грудь. — Идешь преподавать математику пятому классу.
— Но книжка для третьего… — сомневался учитель.
— Ну поищи в той груде правильную книжку, — указывал Сурендра на шкаф, покосившийся в углу, и переходил к следующему учителю.
— Ты, — обращался он ко мне. — Непальский язык в четвертом.
— Но Сурендра, я же не знаю непальского, — возражал, смеясь, я.
— Ах да, ну ничего, расскажи им что-нибудь. Можешь провести две математики, например.
Я не возражал.
А первый учитель, так и не найдя нужную книжку, отправлялся вести пятому классу математику.
Мне же обычно книжки были не нужны: перед занятием я лишь вскользь пролистывал материал и строил уроки по своему усмотрению, привнося в них некоторые развлекательные элементы. Мы играли в «Поле чудес», разгадывали кроссворды и шарады, составляли слова и вместе угадывали страны и их столицы.
За пять-десять минут до урока учителя распределялись по классам, а за это время дети отдыхали. Программы, дневников и других подобных излишков в школе не наблюдалось. Перемен как таковых тоже не было предусмотрено, уроки шли сплошняком, но из-за неорганизованности процесса детям удавалось побегать, пошалить, пообливать друг друга водой из шланга, который валялся поблизости. Была лишь одна большая перемена между четвертым и пятым уроком, во время которой школьники доставали пластмассовые коробочки с рисовыми хлопьями и горохом и ели эту пищу руками. Учителей же, включая меня, кормили бесплатно, за счет школы — одно из полезных нововведений Сурендры.
Дети, при виде меня, радовались и убирали книжки с непальским языком: он не был самым интересным предметом — ни для них, ни уж, тем более, для меня. Хотя временами они сами, во время уроков какой-нибудь географии или математики, наперебой учили меня непальскому языку, чаще цифрам (если это была математика), и я иногда переставал понимать, кто тут ученик, а кто — учитель.
Сурендра, как настоящий менеджер и инноватор, а может быть просто, чтобы показать свою хозяйскую составляющую мне, гостю, иностранцу и вроде как англоговорящему человеку, периодически пытался напомнить всем о том, что раз школа английская, то и говорить нужно всем только на английском (исключение должны были составлять только уроки родного языка).
— Никакого непальского! — наигранно-сурово угрожал он. — Если я услышу, что на уроке кто-то говорит на непальском, будете приседать, все: и ученики, и учителя.
Я не видел, чтобы учителя приседали, но дети — случалось. Правда, на уровне их знания английского языка это никак не сказывалось: в классах по-прежнему стоял шум и гам на привычном для них непальском.
Однако, в каждом классе находилось по два-три ребенка, которые знали английский на достаточном уровне, чтобы, уловив мою мысль, вскочить на стол и объяснить на тараторяще-непальском все, что они смогли понять, остальным ученикам. Те довольно гудели и что-то записывали в тетради, которые я иногда проверял.
Но это чаще всего помогало с географией, но никак не с математикой или английским. Английский так не выучишь, а математику можно либо понимать, либо не понимать, — и не важно, на каком языке тебе объясняют, как умножать в столбик.