– До того, что я никогда не пойму их. Тех, кто все это выстроил. И еще до того, что они изуродовали нас.
– Думаешь? – усмехается краем рта.
Возможно, он и меня считает таким же уродом. И он прав, я сам это признал еще по дороге на предпоследнее заседание по Леше. Вибрирует мобильник, и я почти теряю мысль, но успеваю ухватиться за самый краешек.
– Я бы не хотел принимать эти правила. Но кто дает выбор? Кто дает шанс хотя бы подумать, кто прав, а кто виноват на самом деле, а не в этой реальности солидных дядек и важных связей?
– Этот тот мир, который построили для нас, – пожимает плечами Алекс. – Не думай, что он одному тебе не по нраву. Но каждое очередное поколение просто хочет жить по-человечески. И принимает правила. Ни ты, ни я это не исправят.
– А я уже и не хочу ничего исправлять, но одно мне не дает покоя…
«Mein Haus wartet dich»
Она чувствует, как я близко, и насколько ближе хотел бы быть. Но толку-то? Я все еще подо льдами этого долбанного грязного царства. Блокирую экран. Нужно вытерпеть.
– Я не знаю, как ты со всем этим справляешься. Со всеми этими уродами.
Алекс улыбается, и я впервые виду в его улыбке горечь. Ту, что отличает настоящего человека, действительно понимающего, что вокруг него происходит, от безбашенного идиота. В какой-то момент на днях я снова поймал себя на мысли, что завидую Лене и его тусовке. Только теперь мысль эта была облечена в более четкую форму.
Я завидую их безграничной, неизлечимой слепоте. Они не видят пути перед собой, просто двигаясь в тумане постоянного желания кайфа и самоутверждения. У них есть доступ ко всем знаниям и почти ко всем возможностям мира, а они могут придумать только кокс, покатушки на «бентли» и шлюх в Париже. И так действительно проще. Я же, даже организовав свой побег, все равно вернусь и стану немного другим, и так всегда. Et qui addit scientiam, addit et laborem. Ты всегда ломаешься под обстоятельствами, стоит тебе задуматься, стать умнее, чем одноклеточный мажор. И каждый раз, возвращаясь из состояния покоя, понимаешь, что весь этот бег в пропасть не подразумевает шанса убежать в сторону. Потому что ты уже слишком разогнался, и любое неверное движение привезет тебя в витрину ресторана – к хаосу и чьей-то гибели.
– И не хочу знать. Поехали к твоему нотариусу.
И Алекс снова…
Леша
…надеюсь, что это последний наш разговор. Дальше я ужу просто буду бить без предупреждения.
– Подумай хорошенько, Леша, – занудно повторяет Кирилл, провоцируя меня на грубость. – В последний раз объясняю – рассмотрение может быть совершенно иным, мы можем снова достать результаты…
– У нас появились новые улики?
– Пока нет.
– Кирилл, ты дурак? Какое «пока»? Это дело о том, как машина сбила пьяную дуру. Это не убийство Япончика, мать его. Какие ты там улики хочешь достать? Все, что ты мог просрать, ты просрал.
Он оседает и замолкает. Шевелит челюстями, как будто жует. Ну, хоть самолюбие-то его выбросит из этой конуры, наконец?
– Апелляция дает шанс на условку, если ты признаешь вину. Как в случае с охранником, помнишь?
– А зачем оно мне, ну? Зачем? Куда мне идти?
– Практика такова, что…
– Да затрахала меня твоя практика. Ты мне больше не нужен. Ты бабки боишься потерять?
– Нет. Это ни при чем.
– Тогда просто уйди. Пока что с миром.
Он некоторое время молчит, потом протягивает мне руку, но я ее не беру, оставляя два кулака на столе сжатыми.
Сейчас весь мир против меня, уголовника и дебошира. Ну и что? Ведь собственная рогатость и смерть сына стараниями любимой жены куда хуже. Так что переживать мне больше нечем и не по чему. Анна была права, когда описывала это чувство – одна сплошная пустота. Ничего не осталось. И домой уже не хочется. Возможно, через год-другой я так привыкну к колонии, что и о воле думать забуду. А, возможно, меня найдут и…
Антон
…парень только отрывается языком от взорвавшейся оргазмом Мишель, как в его рот погружаюсь я и какое-то время шурую там вперед-назад под его одобрительные причмокивания. Поймав кураж, я шлепаю его по щекам, затем отталкиваю его, и наступает время долгожданного проникновения в ту, кого я единственно могу назвать своей Liebe. Меня хватает ненадолго, потому что я дико хотел Мишель все это время, и когда я кончаю на нее, быстро сгруппировавшуюся передо мной на коленях – за мгновение ставшей кроткой, самозабвенной, но не подчиненной, – парень слизывает все, что находит на ее восхитительной груди – идеальной смеси силикона и природных красот. Мишель гладит парня по голове, встает прямо над ним, на одну ногу, а второй наступает ему на лицо, и паренек жадно сосет ее пальцы, и она смеется, а я целую ее ярко-фиолетовые губы, глажу ее короткие, едва касающиеся плеч волосы, и парень снизу, тем временем, кончает сам на себя, а я все не могу оторваться от этого поцелуя.