– …таким образом, суд признает, что Нечаева сама спровоцировала жертву на попытку совершения действий насильственного характера, после чего…
Что за чушь вы несете? Как я могла его спровоцировать, настропалить на что-то? Ведь я его, в общем-то, совершенно не знала и не могла знать, что он окажется там в это время и будет делать то, что делал. Так же, как не могла знать, что сделаю сама. Но первый суд убедил меня в том, что есть люди, для которых сказать, что незнакомый им человек – грешник, которого нужно заковать в кандалы, – это просто рутина, как продажа «биг мака» для парня в оранжевой футболке на кассе. Наверное, поэтому мне сейчас не так больно, как было тогда, на исходе первого процесса, и я уже не уповаю так сильно на чудо руками судьи.
Игорь потирает лицо своей массивной ладонью. Он не приезжал на первый суд, а на этот почему-то решил приехать. Уже третье заседание подряд он проводит в этом зале, как и я, но на этом все закончится. Я надеюсь, что он посмотрит на меня – хотя бы раз, перед тем, как прозвучат «признать виновной» и «приговорить к лишению свободы», но он не может поднять глаз или не хочет. И я это даже понимаю, потому что им – тем, кто остается на свободе, – приходится нести этот камень на душе, тогда как меня просто упекут за решетку, да и дело с концом.
Господи, хоть бы эта бравада, с которой я сейчас обдумываю происходящее, сохранилась, и я не сошла с ума в первый же день в настоящей тюрьме. Если там будет еще хуже, чем было в СИЗО, куда меня определили после того, как закончился срок устроенного адвокатами домашнего ареста, шансы на мое возвращение…
{25}
…и несмотря на его ходатайство, я все равно, скорее всего, сяду. Радует только то, что моя лялечка останется с моей же мамой, а не с каким-нибудь опекуном от государства. Хотя бы это нынешние законы нам позволили. После последней ночи сильно жжет лицо, потому что я почти не спала и большую часть ночи тихо плакала. Так тихо, чтобы не привлечь внимание сокамерниц.
– …подозреваемая в убийстве гражданина Тюрина тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года рождения при обстоятельствах…
Как же я устала это слушать. Создается ощущение, что главная цель всей работы этой жирной судьи – заставить меня саму поверить в то, что я должна пойти чуть ли не на пожизненное из-за того, что случилось. Иногда я даже забываю, что же именно произошло. Забываю о том, что сделал этот Тюрин и что сделала в ответ я. Забываю о том, кто я. А кто ты, Тюрин? Почему ты появился и сделал то, что сделал? Почему именно сейчас, когда…?
Когда что? Когда все стало налаживаться? И ты в это поверила, глупышка?
Очередное заседание прерывается из-за того, что судья слишком долго зачитывала основания для отказа в применении условного осуждения – так это определил Саша – адвокат, которого мне прислал Игорь. Меня увозят в СИЗО до следующего заседания, срок которого еще неизвестен, а следом за мной едут мои близкие. Мать и дочь, с которыми меня, скорее всего, разлучат не на один год. Обвинение просит семь лет, несмотря на то, что моя дочь к моменту моего выхода, в таком случае, уже пойдет в пятый класс, а я окончательно превращусь в старуху. Хотя, когда мне было двадцать, и тридцатник казался глубокой старостью, до которой мне нужно было решить все свои личные вопросы. И вот – пожалте, – решила. Все до единого.
– Нечаева Ирина Олеговна, на выход!
Я открываю глаза и отталкиваюсь от холодной стены камеры. Попытка вздремнуть сидя на кровати и не привлекая к себе особого внимания провалилась. Разумеется, спрашивать, зачем меня выводят, я не стану. Тупее ничего и не придумаешь, тем более, что мне только в радость сбежать из этой помойки. Вот только ходить мне немного тяжеловато – мешает сопровождаемая огромным синяком припухлость на ноге. Там, куда на днях попал карающий удар одной из моих сожительниц – огромной бабищи Наташи с выпирающей, как у гориллы, челюстью. Не сказать, что мы что-то с ней не поделили. Просто я неудачно испачкала пол своей же кровью, и это ей не понравилось. Не хочется об этом снова вспоминать. Плевать. Все это пройдет. А меня приводят в комнату для свиданий.