– Я бы хотел, чтобы были другие варианты, но их нет, – голос Андрея на миг становится плаксивым, и я вспоминаю тот вечер, когда он пришел и просил его обнять, и я…
– А дочь Шалаева – с ней Вы как часто виделись? – прерывает мой внутренний монолог Олег, вынуждая меня вернуться из собственных мыслей к одетому в тюремную робу любимому.
– Пару раз. Может, больше, – голос Андрея слегка дрожит, но это неудивительно. – Она меня неплохо знала. И должна была знать, что я… Что я не из этих.
– Откуда она могла это знать? – задает странный вопрос Олег.
– Что значит – откуда? – недоумевает Андрей.
– Неважно, – отмахивается Олег и что-то записывает. – Какие у нее, предположительно, отношения с отцом? Насколько доверительные?
– Не знаю. Наверное, нормальные, – бубнит Андрей.
Наверняка, он не хотел бы, чтобы я видела его таким. Уставшим. Угнетенным. Не тем, кого я всегда знала. Но как ему дать понять, что это неважно, и что я с ним в любом случае? Я пытаюсь поймать его взгляд, ловлю и пытаюсь улыбнуться в этот момент, но он быстро уводит глаза в стол.
– Тем не менее, он дистанцирован от ситуации. Почему?
– Да откуда я знаю? Они, вроде, не живут с ее матерью. В смысле, она живет с ней, а Шура отдельно. Или вместе живут, – Андрей нервно растирает затылок. – Не помню.
Он путается, и это, опять же, неудивительно. Я на его месте вообще могла бы только молчать и забиться в угол, хотя в обычной жизни мне палец в рот не клади.
– Хм, – Олег хмурится, делает какую-то заметку. – Так что насчет отношений с отцом, говорите?
– А какое это имеет значение? – с ноткой возмущения спрашивает Андрей.
– Такое, что это определяет, можем мы вести с ней диалог, или первой реакцией будет звонок папе, – спокойно пожимает плечами Олег.
– Звонок. Я так думаю, – Андрей облизывает губы и медленно потирает лицо. – Думаю, что меня закопают только глубже.
– Пока мы имеем три года. Это не худший вариант, – Олег закрывает ежедневник и щелкает ручкой. – И у нас есть, с чем работать. Так что – крепитесь.
– Хорошо, – кивает Андрей. – Можно вопрос?
– Нужно, – бодро отвечает Олег.
Андрей смотрит на меня умоляющим взглядом, но снова убирает глаза как можно быстрее. Почему?
– Вы верите мне?
– Безусловно, – без промедления отвечает Олег. – Но суд мы не убедили. Будем работать.
Свидание заканчивается, как и многие другие. Я успеваю произнести несколько ободряющих фраз, но они звучат как-то сухо, официозно. Я каждый раз репетирую пылкие речи, придумываю ответы Андрея и надеюсь, что все сработает именно так, как я придумала, и станет лучше, но по итогу каждой такой встречи слова забываются, мысли путаются, и я теряюсь в собственных чувствах. Дикая мешанина в голове и чувство опустошенности. Не сомневаюсь, что в голове Андрея – то же самое.
– Спасибо тебе, – успевает промолвить он, прежде чем его уводят.
– Что у нас есть на самом деле? – немного отдышавшись, спрашиваю у Олега уже снаружи, после выхода с территории колонии.
– В сухом остатке? – усмехается он.
– Вроде того.
– Да ничего нового, честно говоря. Все та же условная мать-одиночка, все то же общественное порицание, все те же улики, – Олег достает сигарету и неторопливо прикуривает. – Но я еще думаю насчет жертвы.
– Дохлый номер, как я понимаю.
– Возможно. Но я рискну.
– А мы не нахлебаемся потом за это? – стараюсь звучать как можно серьезнее, мужественнее, что ли.
– Не переживайте. Это я на полном серьезе Вам заявляю, а не для проформы.
– А? – как-то рассеянно, зазевавшись на проезжающий мимо черный «тахо», откликаюсь я.
– Вы вся дрожите, – качает головой Олег. – Очень рекомендую горячую ванну и шампанское. А я помчался искать улики.
– Я дрожу? – неловко сложив руки на груди, бормочу я. – Странно.
– Нет, ничего странного, – Олег неестественно широко улыбается, кивает мне и уходит в свою машину.
На сегодня я свободна, и хотелось бы этим воспользоваться, как следует. Вдохнуть хотя бы немного свежего воздуха. Я сажусь в машину, какое-то время держу ключ в замке, закрыв глаза и представляя себе море – таким, каким видела его год назад, в Сочи, – и мне начинает казаться, что я проваливаюсь в теплый песок, и все происходящее исчезает, но рука предательски поворачивает ключ, и рокот двигателя возвращает меня сюда, к проходной колонии.
Три года. Срок, за который можно несколько раз родить, получить второе высшее или просто сделать много глупостей. Все это время он, возможно, проведет в тюремной камере и на тюремном дворе. Сказать, что эта мысль не дает мне покоя и сверлит мне виски каждый вечер – значит сильно преуменьшить. Я просто живу этим все последнее время. Болезненное, напряженное ощущение, растекающееся из регулярно побаливающей головы по всему телу. Говорят, все дело в тревожном ожидании каких-то изменений – словно я еще верю в то, что приговор отменят, и все у нас будет, как должно быть, но, одновременно с тем, понимаю, что все это чушь. А правда в том, что из-за старых обид и неразделенных долгов Андрея подставили по самой мерзкой статье УК. И выглядит все так, будто он совратил несовершеннолетнюю дочь матери-одиночки. И никто даже не сподобился подумать, как следует – зачем человеку, у которого есть семья – жена и ребенок, – такие приключения.